Скелли постоял между картинами, потом подошел поближе к всаднику, оказавшись на уровне конских копыт, погладил кончиками пальцев твердый холст, снова отошел подальше, почти к противоположной стене, охватил всю картину одним взглядом и не спеша проделал то же самое с портретом Рианнон. Он читал о том, что эти портреты существуют, но никогда прежде их не видел, поскольку, по понятным причинам, не имел доступа в спальню хозяев замка. А когда бывал в тронной зале после свержения Ракли, то прямиком возвращался в хранилище в сопровождении кого-нибудь, с кем вместе не стал бы заходить сюда ни под каким предлогом. Интересно, бывали ли здесь Тиван с Демвером или они тоже предпочитали по старой привычке обходить покои Ракли стороной? Как бы то ни было, Скелли теперь непременно должен позаботиться о том, чтобы сюда имело доступ как можно меньше праздношатающегося по замку народа. Тем более никто не должен иметь возможности подолгу разглядывать эти картины. Чтобы не додуматься до понимания скрытого в них смысла. Если со свитками Скелли знал, что разберется себе во благо, то искусство отображения образов на холсте было вабонами давным-давно утеряно. И потому запечатленного на картинах уже не исправить так, как хотелось бы ему и тем, кто, как и он, был кровно заинтересован в ином понимании давнишних событий.
Скелли неплохо разбирался в людях, умея читать сокровенное по их лицам. Вот и портрет легендарной Рианнон, перед которым он стоял, терпеливо всматриваясь в меняющиеся черты, не смог долго скрывать от него свою загадку. Подсказкой для решения стала правая рука девушки, в которой она удерживала готовый вот-вот выпасть цветок. Потому что если приглядеться к ней повнимательнее, то становилось совершенно очевидно: рука эта вовсе не правая, а на самом деле левая, точно такая же, как та, что без дела лежала на ближнем к зрителю подлокотнике кресла. Тот, кто рисовал обе картины, едва ли допустил эту ошибку случайно. Причем если сравнивать портреты, то именно левую руку, вернее, кисть всадника живописец скрыл под панцирем необычной перчатки, не давая увидеть расположение большого пальца. Намек на ключ к разгадке противоположного портрета? Вполне возможно.
Руки девушки жили своей жизнью. Отсутствие складок на небесном платье как бы отсекало их от красивой головки с переменчивым выражением нежного лица. Скелли мысленно провел границу посреди высокого лба, вдоль прямого носика, поперек чувственных губ и волевого подбородка и после нескольких попыток получил то, что искал: в одном лице живописец сумел отобразить сразу два женских лица. Брови были разными. Одна — плавная и дугообразная, другая — выразительная, как крыло сокола. С такого расстояния трудно было судить о цвете глаз, поэтому они казались одинаковыми, но вот под левым слегка проглядывала некоторая припухлость, которой начисто был лишен правый. Впечатление улыбки, граничащей со скорым плачем, придавал всему облику девушки маленький рот, один уголок которого был чуть приподнят вверх, а другой, напротив, грустно опущен и подчеркнут мелкими морщинками. Таким образом, портрет жены Дули хранил в себе одну из самых главных тайн рода: он запечатлел и всем известную по легендам и преданиям Рианнон, и его так называемую сестру, Лиадран, которую составители старинных книг отдали в жены Рилоху, ближайшему соратнику Дули и покровителю мергов. Тупицы, они, похоже, писали, но не удосуживались перечитывать написанное. Поэтому в изначальной рукописи «Сид’э» внимательный читатель вроде Скелли почти без труда мог найти непонятное место, где говорится о том, будто младшая сестра Дули погибла в детстве, а в другом случае — описание того, как он скорбит о гибели совершенно незнакомой ему девочки, попавшей под копыта его боевого коня.
Если родная сестра Дули погибла по его неосторожности, то кто была близкая ему всю жизнь Лиадран? На ее долю действительно выпало немало горьких разочарований, тревог и забот, от которых и в самом деле впору расплакаться. Законная жена, Рианнон, их не знала, даже когда пережила безвременно погибшего супруга. Вот и улыбается теперь со своей половины великолепного портрета. Для Лиадран с гибелью Дули полноценная жизнь, судя по всему, закончилась. Она добровольно, как пишут современники, ушла из замка и заточила себя в стенах Обители Матерей, где умерла спустя несколько зим. Сейчас Скелли о ней и не вспомнил бы, если бы в Вайла’туне не остался ее сын, считающийся по сей день ребенком Рилоха. Не так, все было совсем не так! Через Лиадран род Дули ушел в сторону и пока закончился на его далеких, ни о чем не подозревающих потомках: Тиване, который сейчас пытается совладать с этим сборищем в тронной зале, и Норлане, его сыне, недавно с почетом вернувшемся из похода в Пограничье. Был и еще один потомок, Эдлох, руководивший теперь всеми строительными работами в замке. Тучный, малорослый и писклявый, он бы даже при всем желании не смог додуматься до своей связи со статным и благородным предком. Что уж говорить о Скелли, которому не составило большого труда при выписывании верительных грамот эдельбурна[22] подправить его родословную и увести ее к знаменитому Огану, напарнику Дули и строителю первой в истории вабонов заставы. К счастью, живописец был, скорее всего, современником Дули и его жен, а потому никак не мог отразить — или скрыть — в полотнах последующие хитросплетения судеб их потомков. Иначе Скелли впору было бы прямо сейчас браться за факел и устраивать в башне еще один спасительный пожар, каким бы восторгом ни переполняло его созерцание этих удивительных картин.
Довольный собой не менее, чем произведениями забытого искусства живописи, Скелли посидел на кровати, поковырял длинной кочергой в давно остывших углях вделанного прямо в угол опочивальни большого очага, подергал неудобные ручки трех запертых сундуков и прислушался. Шум голосов в коридоре свидетельствовал о том, что тронная зала опустела. Раньше бы сюда поднялись слуги, чтобы навести в ней порядок, убрать кубки с недопитым кроком и подмести затоптанный грязными сапогами пол. Теперь едва ли кто об этом подумает. После падения Ракли многие вообще в ужасе сбежали, предполагая, должно быть, что незавидный удел хозяина коснется и их. Они не верили в то, что управлять замком может не один, а два человека. По правде говоря, они не слишком ошиблись. Скелли был вынужден опереться на тех, у кого в руках была настоящая власть, — на Тивана и Демвера, однако он не хуже других понимал, что такое пребывание в состоянии раздвоенности не может продолжаться долго. При этом он совершенно не представлял на месте Ракли себя. «Стоять за троном и вкрадчиво нашептывать правителю, как нужно поступать, — это занятие по мне, — размышлял он, прохаживаясь по комнате и привставая на цыпочки, чтобы выглянуть в узкие прорези бойниц, заменявшие окна и дававшие необходимый приток воздуха. — Но восседать на троне и принимать решения прилюдно, отвечая за них своей головой, — не для того он превратился в невидимого паука, присутствие которого незадачливая муха обнаруживает только тогда, когда уже не в состоянии лететь дальше. Нет, многострадальному Вайла’туну во что бы то ни стало нужен наследник. Можно даже не дожидаться окончания зимы, когда народ обычно, с одной стороны, добреет, а с другой, кончает с праздностью и берется за отложенные из-за холодов дела. Сведущие люди предрекают, что эта зима будет продолжительнее предыдущих, началась она недавно, а значит, медлить — себе в убыток. Куда же подевался этот злополучный Демвер?»
