Свистнул огненный сгусток, воспламенив ближайший куст, и Макс понял, что круто просчитался насчет количества нежити. Пригибаясь, чтобы его не заметили вушкашки (зрение у них ни к черту, вот когда пригодились книги, которые он штудировал на досуге!), Макс опять выскочил на дорожку — и затормозил. Сил не было даже на ругательства.
В десятке метров от него посреди дорожки маячил клыкан. Отличнейший экземпляр с великолепными челюстями — и не было никаких шансов, что он не заметил Макса.
И по первому своему знакомству с этими чудными тварями Ковальски знал: спастись бегством от него нереально.
Он вскинул пистолет, понадеявшись на артефакторные пули и на то, что сумеет прицелиться в последние две секунды… одну… Шмяк!
Звук ломающегося позвоночника клыкана — неприятная вещь, но Максу он показался райской музыкой. Караул, который так удачно приземлился прямо на нежить, аккуратно перекусил клыкану шею и повернулся к Ковальски. В глубине сторожевых зрачков полыхнул красный огонь.
— Пропуск, — пролаял сторож.
Макс чуть не разразился истерическим хохотом, но решил поберечь это средство на потом, когда его будут сжирать за отсутствие пропуска.
— Гид боевого звена с рейда, — отрезал он, глядя росомахе в глаза — и прибег к несокрушимому аргументу, которым пользовались артефакторы в таких случаях: — А что, не видно?
— Очень, — хмыкнул сторож и сиганул в цветущие заросли, чтобы перекусить там кем-то еще.
Макс не стал задерживаться. Он бросился в направлении артефактория, надеясь только, что клыкан был последним, с чем предстоит столкнуться…
Двое лупосверлов посреди все той же дорожки его очень разочаровали. Макс снес головы одному и второму, не считаясь со звуками выстрелов: в саду было предостаточно звуков. Хуже было другое: кажется, нежити в саду столько, что к артефакторию не пробиться…
— Сдохни, сдохни, сдохни! — азартно проорало что-то в розовых кустах. — Сдохни…
Зерк выскочил на дорожку и закономерно столкнулся с Ковальски.
— Сдох… — и рассмотрел, на кого налетел. — А, это ты.
По желтоватой физиономии разлилось что-то сродни безнадеге. Только на секунду: потом Зерк ткнул коротким пальцем в сторону горящих кустов и захрипел:
— Нежить. Не слушают. Жгут. Хоть бы сдохли…
— Сколько их тут? — выпалил Макс, с облегчением понимая, что явно не Зерк наволок сюда всю эту ораву.
— Море. Ходят. Жгут. Не слушают! Хуже людей. Тьфу! — в траве на месте плевка проросла календула.
Макс спрятал пистолет. Или так — или он не попадет в Одонар. Отсюда он мог различать башню, на которой не было привычных золотых с алым отблесков…
— Зерк, мне нужно внутрь. Как можно быстрее.
Садовник еще раз сплюнул, потом поднял нос вверх.
— К ней?
Макса хватило только на кивок.
Несколько бесконечных секунд нелюдь колебался, и Ковальски чудом не сорвался с места. Потом садовник вытер подбородок и пробурчал:
— Сад подниму. Пройдешь. Беги — не оглядывайся!
Максу два раза повторять не нужно было.
Он бежал напрямик к артефакторию — больше не пытаясь лавировать или отслеживать противника. Опять не чувствуя жжения в легких или исцарапанных кустами руках. Он бежал — а вокруг него оживал сад, сминал нежить корнями и ветвями, расступались расселины или норы — и тут же смыкались, а когда на дорожку перед Ковальски выскочил очередной клыкан — его просто спеленало плетями хмеля, опутавшего ближайший дуб…
Последние метры открытого пространства Макс преодолел как на крыльях — и влетел все-таки в долгожданную дверь Одонара — конечно, открытую и, конечно, он не собирался думать восемь раз перед тем, как войти.
Внутри тоже была нежить. К счастью, в холле скопилось всего с полдесятка злыдней, да захудалый огнеплюй, и Макса тут никто не ждал. Он рявкнул на злыдней что-то нецензурное, но невнятное из-за недостатка воздуха, подскочил к стене — и скрылся в тайном проходе, который ему показал еще Экстер в славные деньки подготовки к встрече комиссии из Семицветника.
Ход был чистым: никаких лишних когтей-челюстей со всей мразью, которая могла бы к этим атрибутам прилагаться. Но главное — свернув пару раз и поднявшись по нескольким лестницам, можно было оказаться на середине подъема туда, к единственной башне, на которой были сейчас все мысли Ковальски.
Эту финишную прямую, состоящую из тайных переходов и узких, таких же тайных лестниц, он преодолел, кажется, на одном вдохе, не чувствуя тела, только в висках стучало слишком сильно. На выдохе, всё еще бегом — к белой треснутой двери, распахнуть ее, наконец-то, кто придумал закрывать, в первый раз шагнуть внутрь — я пришел, я…
Барьер оказался издевательски мягким, так что сначала он даже его не почувствовал, только когда понял, что что-то его не пускает, — рванулся сильнее — и его оттолкнуло назад. Его было не видно, этого барьера — прозрачнее стекла — и потому легко можно было увидеть Лорелею — нет, хрустальную статую, живыми на которой оставались только глаза и губы, а лоб, подбородок и часть щек уже сковывал хрусталь. Она замерла вполоборота к двери, потому так легко было различить скользящую по щеке прозрачную слезинку, и потом… донн.
— Ушел и не вернется.
Это оказалось страшнее, чем он себе представлял.
— Лори, — пальцы чувствовали лишь воздух, только плотный какой-то, не желающий пропускать внутрь, но не мешающий видеть или слышать. — Лори… Я вернулся, ты слышишь, я… Лори…
Откуда взялась уверенность, что, если он закричит — она не услышит? Хотя он все равно не мог кричать. Вдруг напомнил о себе недостаток воздуха, который Макс запрещал себе чувствовать всё время своей бешеной пробежки, и ожила боль в намертво пересохшем горле, так что он мог только губами выговаривать ее имя и снова и снова пытаться пройти через магическую преграду, но она не поддавалась — не зря же была магической.
— Ушел и не вернется.
Макс прикрыл глаза, попытался глубоко вздохнуть, не слышать, не поддаваться, думать… Стоп. Ему не пройти через дверь, но время есть — несколько минут. Окно или стены…
— Он есть и там.
Ковальски вскинул пистолет в сторону голоса — и оружие вырвалось из руки. Гробовщик повертел «беретту» и выкинул за спину.
— Это стазис, всего-то стазис контрабандистов, — прошелестел он мягко. — Только экспериментаторы создали на его основе артефакт. Удара настоящего артемага он не выдержит, но человек через него не пробьется и через несколько лет.
Макс молчал, тяжело дыша. Звук тихих слез из комнаты притягивал внимание, хотелось попытаться докричаться, пробиться…
— Можешь смотреть, — сладенько разрешил Гробовщик. — Этого у тебя никто не отнимет. Смотри… пробуй… убивать тебя я не стану. Если хочешь — можешь даже уйти отсюда и отправиться на поле боя к остальным. Может быть, чем и поможешь…
Смешок у него был мечтательным.
— Ты… провел нежить? — выдавил Ковальски.
Гробовщик чуть кивнул головой, на которой сегодня не красовался черный капюшон.
— Хотя можно сказать, что они прошли сами, как только ослабла защита… как только ему нанесли удар. Но сюда они вряд ли доберутся: много иных дел. Как и у меня, поэтому я ухожу, — он слегка пошевелил пальцами, и пистолет Макса лужицей растекся по полу. — Я ухожу, а ты любуйся. Посмотри на нее, Февраль — разве не совершенна?
Макс посмотрел — и уже не смог отвести глаз. Он не видел совершенства: с ним он познакомился, когда она однажды улыбнулась ему в саду. Он видел только страшное, отнимающее жизнь горе, отчаяние, у которого было имя… и это имя звучало знакомо: Макс Февраль Ковальски.
— Ушел и не вернется.
Я же здесь, — хотел он крикнуть. Я здесь, в двух шагах, ты просто не можешь этого видеть, и слышать, и знать, что я смотрю на тебя, и что я уже давно понял, какой я невероятный идиот, хуже всех Витязей с Бестиями, взятых вместе и помноженных на Кристо. Всё, я получил свой урок — достаточно, чтобы заречься от любых глупостей, ты только очнись сейчас — и больше никаких барьеров, я просто не позволю…
