Ознакомительная версия.
Или ответственности?
Собственных эмоций? Одно дело — причинять боль незнакомым людям. И другое — видеть, как страдает тот, кто успел стать близким. Видеть и не отступать.
Пожалуй, упрямство нанимателя стоило уважения.
Плевать. Контракт заключен. И его не отменишь. Юго позволил цели приблизиться. И палец лег на спусковой крючок. Дыхание привычно остановилось, лишь сердце билось в прежнем ровном ритме.
Но потом появились паладины, и все перемешалось. Их голоса проникали в Юго, выворачивая наизнанку, пластая на проклятом снегу под неподъемным грузом призраков.
Нет, Юго ни о чем не жалел.
И вряд ли изменил бы прошлое, появись у него такая возможность.
Он просто плакал, уткнувшись в пуховое покрывало зимы. И когда осмелился поднять голову, то оказалось, что цель ушла.
Почти.
Перекрестье прицела. Знакомая тяжесть оружия. И дрожь в ногах. Главное, руки помнят, что делать. Далеко… ненадежно… и перед глазами плывет.
Но, мысленно попросив прощения — прежде он не опускался до подобных глупостей, — Юго нажал на спусковой крючок…
Ему бы хотелось промахнуться.
Некогда стена, окружавшая город, была не столь высока. Она многажды перестраивалась, расширялась, вмещая все новые и новые кварталы, пока не превратилась в некое подобие каменной реки в извилистом ее течении. Плотинами на ней стояли ворота, которые на ночь запирались. И даже в порту, всегда отличавшемся куда большей свободой ввиду близости моря, поднимали цепи. Свитые из толстого железа, проросшие шипами и известняковой коростой, они связывали многочисленные прибрежные островки. Рукотворная железная паутина становилась непреодолимым препятствием на пути кораблей.
Позже я много раз спрашивала себя о том, что было бы, если бы Кайя выбрал морскую дорогу.
Или любую другую, кроме той, протянувшейся к Северным воротам.
Я видела их — черные створки, укрепленные полосами сырцового железа. Решетку. Струны цепей, натянутые до предела. Огромный ворот… коновязь и круглое, какое-то раздутое брюхо сторожевой башни.
Сколько нам не хватило? Минуты?
Минута — это много.
Восемьдесят ударов сердца.
Вот навстречу нам бежит человек, придерживая левой рукой меч, который как-то нелепо оттопыривается, и я понимаю, что человеку жуть до чего неудобно ходить с мечом.
Сорок…
Он взмахивает и что-то говорит.
Тридцать и двадцать.
Меч выворачивается и бьет его по ноге.
Десять.
Кайя собирается ответить, но вместо этого вдруг встает на стременах.
Обрыв.
Кайя падает на конскую шею, придавливая меня к ней всей тяжестью. Становится невыносимо больно. И я не сразу понимаю, что эта огненная, раздирающая изнутри боль не моя.
Запоздалый гром будоражит город.
Я кричу. Наверное. До сих пор не знаю, наяву или в мыслях.
— Иза. Поводья. Возьми. В храм. Успеть.
Он жив. Пока.
— Надо. Успеть.
Кайя повторяет, и я послушно беру поводья. Кажется, бью Гору… или это Кайя? Он держится прямо, но я-то вижу, что происходит.
Осколок чужого мира в его плече. Затянувшаяся рана, запертая кровь. И алые всполохи, которых становится больше. Круги по воде.
Круги по огню.
Улица гремит и будто прогибается. Мелькают дома. Я не знаю, правильно ли выбрала дорогу, но лишь подгоняю Гору. Свистом. Криком. И голос похож на птичий клекот. Вою — не плакать.
Не время.
Кайя жив. Он держит меня или держится сам — не понять. Если вдруг упадет, я просто не сумею его поднять. А чужой мир расползается по его крови.
Это яд.
И пламя, которое вот-вот выплеснется на спящий город.
Я вижу взрыв. И огненный цветок на тонкой ножке. Он тянется к небесам и, дотянувшись, раскрывает аккуратные лепестки. Доли секунды, и лепестки выворачиваются, рождая звуковую волну, которая сметает стены, давит крыши, мешает живое с неживым. И сам воздух вспыхивает, выплавляя камень…
Так будет. Если мы не успеем.
Время стало медленным. Мир — вязким. Я собираю огонь, столько, сколько могу, уговаривая его подождать…
— Иза… я…
— Молчи.
Вот храм. Черный куб. Черные ступени, на которых Гора оскальзывается, но не падает. Черные ворота. И еще чернота, словно нам мало.
Эта — другая.
Нет больше ни потолка, ни пола, ни стен, ничего, кроме Кайя, который кое-как сползает с Горы. Та отказывается идти дальше, к далеким созвездиям мураны. А я не сомневаюсь, что нам надо туда.
Кайя пытается отмахнуться от помощи, но это мое право — быть рядом с ним.
В нем слишком много огня, чтобы я разжала пальцы.
— Иза…
— Молчи.
— Нет. Я уйду. Вернусь. Рана несерьезна.
Вижу. Неужели Кайя забыл, что я вижу происходящее с ним?
— Надо только вытащить пулю. В Центре… вытащу. И я вернусь.
Нити мураны тянутся к нему, касаясь волос, кожи, пробираясь глубже. Но как бы жутко это ни выглядело, я слышу, как утихает боль. Но закрываю рот руками, чтобы не закричать.
Темнота размывает Кайя.
— Не бойся. Переход. Выглядит так. Отойди. Будет всплеск. Направлю.
Не боюсь. Отступаю. Ему и без того сложно, чтобы еще меня успокаивать. Я смотрю в его глаза, пытаясь поверить, что это расставание будет недолгим.
Кайя никогда не лгал мне.
И что такое пуля… кусочек металла… разве кусочек металла причинит Кайя вред? Пулю вытащат. Раны затянутся. И Кайя вернется. Мне просто надо подождать. И слезы вытереть. Все ведь будет хорошо. Я верю. А вера способна мир изменить.
Я улыбаюсь его тени.
И черноте, в которой рокочет эхо далекого взрыва. Я даже не уверена, случился ли он.
Сажусь на пол, позволяя муране обнять и меня. Она ластится, успокаивая, повторяя его слова, сохраняя для меня его запах, и если закрыть глаза, то можно себя обмануть. Представить, что Кайя рядом.
Что уже вернулся.
Не знаю, как долго я просидела. Наверное, долго, если не увидела, как и откуда появился Сержант. Он набросил на мои плечи плащ и спросил:
— Что случилось?
— Кайя ранен. Он ушел, но обещал вернуться.
Ушел, но обещал вернуться…
И меня душит безумный смех. Я хохочу и глотаю слезы, пытаюсь вырваться из рук Сержанта, который — вот глупец — думает, что способен удержать меня. Бью его. Кричу. Обзываю. Прошу мурану открыть переход, угрожаю спалить храм дотла, умоляю о прощении… и успокаиваюсь.
— Вернется. — Сержант гладит меня по голове. — Конечно, вернется. Вы ведь живы. Значит, и он жив. Послушай себя, Иза. И поймешь, что с ним происходит.
— Он далеко.
— Неважно. Мой брат как-то сказал, что сам умер вместе с Элен. Что эту пустоту ни с чем не спутать. А ты жива.
Ознакомительная версия.
