Очевидно у разбойника-казначея было не так много времени, и хотя он догадывался, что тайник должен быть, но найти его не сумел. Ван переоделся в блистающий наряд, увенчался короной. Постукивая витым посохом, вышел из сокровищницы. Кухонный служитель, привыкший видеть господина в затрапезном виде, взглянув на парадное великолепие, задрожал и пал на карачки. Поклонение старика словно капля свежей воды пролилась на омертвевшее сердце вана. Государь кивком велел слуге подняться и следовать за ним.
Трапезная тоже была разворована. Исчезло даже мелкоузорчатое кресло, на котором ван восседал во время пиров. Ван опустился на жесткую костяную скамью и сказал:
– Я голоден.
– Кладовые разбиты, – сообщил старик, – хотя кое-что сохранилось. Только, – испуганно продолжил он, – я же не повар, особенно перед вами. Я никогда не касался провизии, лишь разжигал огонь. И у меня не было времени готовить… – старик замолчал и невпопад добавил: – Да пребудут ваши ноги вечно сухими.
– Ничего, – сказал ван. – Готовить научишься потом. Неси, что есть.
Старик, кланяясь, вышел. Ван остался один. Смутным взором обводил он оголившиеся стены, стараясь не замечать смущающей голубизны за окнами. В душе было пусто, словно в ограбленном зале. Обычно в это время ван выслушивал доклады, принимал решения, отдавал важные приказания. Казалось, если с ним что-нибудь случится, остановится сама жизнь. И вот, несколько дней болезни, и жизнь остановилась, вернее, сбежала вместе с вороватым казначеем, и оказалось, что ван не нужен миру, его существование хизнуло в один миг. Остается сидеть, сурово оглядывая пустой зал и ждать, пока тебе принесут поесть.
Зря он не пошел на поварню сам. Там было бы не так одиноко. Старик развел бы огонь, а он приготовил бы себе ароматную рассыпчатую кашу с толченой корой туйвана и ростками хлебной травы. Как странно – тайная привязанность, которой он всю жизнь стеснялся, как чего-то стыдного, унижающего его величие, осталась единственным, что не предало его. В самом деле, напрасно он не взялся за стряпню. Сыграл в величие и теперь будет давиться заквашенной размазней, какой лакомятся простолюдины.
В соседнем зале раздался шум, послышалось невнятное восклицание, звонко ударили костяные створки дверей.
– Эгей! Что там? – позвал ван.
Он вдруг подумал, что за три дюжины лет, что старый слуга разжигает ему огонь, он не удосужился узнать его имени и теперь даже не может позвать единственного оставшегося рядом человека.
Двери распахнулись, в зал ввалился огромного роста мужчина. В руке он сжимал обоюдоострый тесак – знак власти одонта. Безумный взгляд упрятанных под бровями глаз ожег вана.
– Ты кто такой? – на выдохе спросил незнакомец.
Ван выпрямился и стукнул в пол посохом.
– А!.. – догадался вошедший. – Ты и есть ван? Это о тебе столько всего рассказывают? Да мне одного ногтя хватит, чтобы тебя в нойт растереть. А я-то думал ты бог знает какой богатырь…
– Кто таков? – гневно спросил ван. – Как ты посмел ворваться сюда?
– Я? – щербато осклабился громила. – Мое имя – Боройгал. Я верный слуга вашего величества, хотя вы, скорее всего, и не слыхали обо мне. Еще бы, таких как я у вас многие дюжины. Я был ушами вана на Свободном оройхоне, я служил вам, живя на угловых землях у Хооргона. Я оставался верен вану даже когда Суварг назначил меня одонтом! Вот!.. – Боройгал взмахнул тесаком, и ван с дрожью заметил, что лезвие испачкано в крови. – Я всю жизнь был ухом вана, – Боройгал уже кричал, – а ты и не слышал обо мне!
Ван собрал остатки мужества и, стараясь выглядеть грозным, проговорил:
– Я не знаю, кто ты такой, но если ты немедленно не уберешься, я прикажу тебя казнить!
– Позовешь стражу! – сквозь хохот выкрикнул Боройгал. – Видел я твою стражу – дедуля с кашкой!.. – Боройгал скорчил плаксивую мину и пропищал: – Остановись, нечестивец, ибо там ожидает великий ван! Я такую стражу в шаваре видал! Может, ты еще и палача позовешь? – негодяй вплотную приблизил зловонное дыхание к лицу государя. – Так я и есть палач вашей сухости. Последние годы я служил вам на западных землях при одонте Юхаазе. Но больше я никому не служу, понял ты, слизняк!
От внезапного толчка ван сел на скамью, цепкие словно у рроол-Гуя пальцы убийцы обхватили его горло. Бросив мешающий тесак, Боройгал сорвал с головы монарха волнистый обруч короны.
– Теперь я буду ваном, потому что ты не смог! Ты не поймал илбэча! Я всю жизнь карабкался наверх, зубами цеплялся, чтобы вылезти из нойта, но едва я добивался хоть чего-то, как илбэч менял мир, и я снова оказывался в грязи. А ты сидел во дворце и ничего не делал! Да если бы у меня было столько власти и солдат, я поймал бы его в две недели! Если бы я просто хоть раз встретил его лицом к лицу, уж я бы узнал его!..
«Какая у него маленькая голова, – судорожно подумал ван, – даже новая корона будет ему велика…»
Жесткие пальцы на горле сжались, ван задергался, стараясь слабеющими руками освободить сдавленную шею, заперхал, перед глазами поплыл кровавый туман…
Два месяца Шооран проработал вместе с земледельцами. Они расчищали участки, сначала вручную, потом догадались выжигать кусты и сорную траву, а землю рыхлить костяными мотыгами. Бережно высаживали в подготовленную землю принесенные сверху корневища и через месяц получили первый урожай. Он был невелик, одно поле не могло прокормить всю прорву народа, но это был знак надежды, и вскоре берег реки был разбит на привычные, милые взгляду квадраты полей.
Бовэры тоже прижились в огороженных бассейнах, хотя речных водорослей им не хватало, и их приходилось подкармливать свежей травой и сеном. Толпы людей распугали в окрестностях дичь, так что охотники уходили в поисках добычи все дальше от поселений. Зато в лесу, прямо под открытым небом высыпала масса наыса. При виде знакомой пищи люди забыли осторожность, и многие поплатились жизнью за чрезмерную доверчивость. Зато уцелевшие научились отличать, какие грибы можно есть, а какие следует обходить стороной.
За эти два месяца сверху было спущено все, что можно сдвинуть с места. Даже молодые туйваны были выкопаны и пересажены на новую почву.
Жизнь налаживалась, и единственный человек, который не нашел себе места, был Шооран. Кажется, он состоял при деле, работал как и все, но каждый взгляд, любое слово окружающих давали ему понять, что он не такой. Шоорана боялись, а когда случались несчастья, как например, в случае с грибами, Шооран чувствовал сгущающуюся вокруг ненависть. В такие минуты лишь страх защищал его от недоброжелательства толпы. Была здесь какая-то глубокая, но закономерная несправедливость – все удачи в новом мире люди приписывали своей силе, уму, ловкости; в бедах – винили илбэча, вытолкавшего их сюда.
