Шесть человек могут дать такому, как он, не только шесть лошадей, они могут стать его пропитанием.
— Он превратился в людоеда? — ужаснулся Каландрилл, потрясенный скорее самой идеей, нежели мыслью о том, что, не заботясь о еде, колдун, может продвигаться вперед быстрее, чем они рассчитывали.
Я говорю, что подобное возможно. Знать это наверняка мне не дано. Я ведаю только то, что Рхыфамун обитает в такой тьме, в какую мало кто из смертных отважится ступить.
— Значит, надо остановить его прежде, чем он достигнет Кесс-Имбруна и Джессеринской равнины.
Я помогаю вам, чем могу. На вас мое благословение. Большего я вам дать не в силах. Но знайте, что все мы, Молодые боги, с вами.
Голос Ахрда стих, как ветерок, слетевший с листвы. Каландрилл скакал потрясенный, не думая, куда ехать: гнедой сам выбирал дорогу, следуя за Катей. Неужели Рхыфамун способен на такую низость? — думал он, заранее зная ответ на этот вопрос. Он сплюнул, словно во рту у него стало горько от мысли о столь мерзком поступке. Во имя всех богов, он заслуживает смерти.
Когда Катя, бледная, с широко раскрытыми от ужаса глазами, повернулась к нему, он понял, что она слышала весь разговор, равно как и Брахт. Керниец сердито рубанул рукой воздух и громко выругался. Не проронив ни слова, они гнали коней вперед по самой чаще Куан-на'Дру, забыв о рытвинах, ветвях и стволах, радуясь божественной помощи и уверенные в том, что в пределах владений Ахрда им ничто не грозит.
Как долго они неслись по Лесу, никто не мог сказать, ибо мчались они времени вопреки, подгоняемые самим богом, и, когда ночь стала сереть, перерастая в рассвет, Лес впереди поредел и встающее солнце ворвалось в него своими лучами.
Проводница их остановилась, жестом посылая путников дальше, а сама растворилась в тени деревьев. Они же продолжали скакать на север. Кони мчались, словно и не было ночной гонки, словно всю ночь они отдыхали, словно и не пришлось им преодолеть столько лиг, сколько за такое короткое время ни одно живое существо покрыть не может. Они благодарили Ахрда за помощь, но в души их уже закралось сомнение, что, несмотря на все их усилия, Рхыфамун доберется до Кесс-Имбруна раньше их. А потом через переправу Дагган-Вхе спустится и пересечет огромный скалистый каньон и затеряется на незнакомой им Джессеринской равнине.
Ценнайра рассматривала двоих мужчин с загадочной улыбкой, сознавая, что держит их жизни в своих хрупких руках. Несмотря на их длинные, столь любимые кернийцами кинжалы на поясе, несмотря на мечи, поставленные под рукой, несмотря на мускулы и силу, она ни на мгновение не сомневалась, что, если понадобится, убьет их без труда. Может, кстати, это и есть самый быстрый путь к истине: надо только покалечить одного и убить на его глазах другого, чтобы видел, с кем имеет дело.
Но, сама не понимая почему, она колебалась.
Неужели незаметно для себя она стала совестливой? Или на нее так подействовало чувство долга и преданности братьев, столь же узнаваемое, как и похоть, и любопытство, витавшее в воздухе? Отыскать их в Ганнсхольде не составило труда, ибо город еще был полон слухов о стычке с теми из кернийцев, кто недолюбливал Брахта ни Эррхина, с которыми этих братьев связывали какие-то странные, пока непонятные ей узы. Гарт и Кыфан ни Моррхины звали их, и, найдя их на постоялом дворе «Услада всадника», Ценнайра проложила путь к их сердцам неотразимыми улыбками и соблазнительными обещаниями.
Поначалу они были крайне осторожны, но манера куртизанки быстро развязала им языки, и теперь они наперебой хвастали тем, как помогли бежать ее добыче. Редкий мужчина оставался равнодушен к ее огромным карим глазам, которые она не спускала сейчас со своих жертв, вслушиваясь в каждое слово. А когда она наклонялась вперед, позволяя обозреть пышную грудь, почувствовать запах своего тела, то тут капитулировал всякий. Эти двое не стали исключением. И все же сверхъестественно обостренные чувства подсказывали, что, несмотря на обожание, они что-то от нее скрывают. То, что разыскиваемая ею троица побывала в Ганнсхольде и оставила крепость, она узнала довольно быстро. Но куда они направились, пока оставалось загадкой. А именно этого требовал от нее повелитель.
Первым делом она подумала о самом быстром и эффективном методе разгадки, но, проведя с братьями какое-то время и используя все свое искусство обольщения, пришла к выводу, что открытым насилием вряд ли чего добьется. За их похвальбой и вожделением чувствовалась горячая и густая, как кровь в их жилах, решимость скорее умереть, чем раскрыть тайну. Преданность их была сильнее любой физической силы, и Ценнайра знала наверняка, что каждый будет драться до смерти и скорее позволит ей убить брата, нежели опорочит честь, составлявшую их суть. В этом они сильно отличались от людей типа Дарфа, и, к своему удивлению, сие обстоятельство ее растрогало и заставило сомневаться. В них была гордость, но отличная от той, что была в Менелиане. В них были преданность и порядочность, которые хотя и были выше ее понимания, но задевали в ней тайные струны, остававшиеся загадкой для нее самой.
Ценнайра мучилась в сомнениях. С одной стороны, ей как воздух необходимо было знать то, что знают они: иначе ее ждет провал и Аномиус будет недоволен. И тогда она решила потянуть время и пообещала братьям прийти позже.
Наконец, все обдумав, Ценнайра вернулась в гостиничную комнату, снятую братьями для тайных свиданий с ней, принеся с собой то, что могло спасти им жизнь. И вот, кажется, момент! Или все-таки действовать более прямолинейно?
Они привели себя в порядок и переоделись. От рубашек их уже не так пахло лошадьми и кожей, и ей это нравилось. Как нравилось и то, что братья обращаются с ней не как с какой-то гулящей, которую можно купить и использовать, а как с женщиной знатного происхождения. Много запахов она чуяла. Но один из них не спутать ни с чем, он был сильнее всех остальных: и мыла, и масел для обольщения, и любопытства, и животной настороженности. Братья жаждали — это она чуяла точно — возлечь с ней, но, несмотря ни на что, они ей не доверяли. Знай они, что она зомби и охотится за тремя странниками, они боролись бы, с ней всеми своими хрупкими человеческими силами — в этом Ценнайра нисколько не сомневалась.
Ей стало смешно: да, узнай братья, кто она, они будут драться до конца и умрут. Обладание подобной силой пьянило, но уже не так, как раньше. Теперь к этому прибавилось что-то еще. Но что? Уважение? Может быть. В одном она была уверена: ей не хотелось забирать у них жизни. Как уверена она была и в том, что ею овладела нерешительность, какой не испытывала она ранее ни с Менелианом, ни с Дарфом. И это беспокоило ее.