На идею о перемещении меня натолкнуло то обстоятельство, что ночью, перед рассветом, я уловил колебания магического поля внутри корабля. Пребывая в полудреме, я не придал значения этому, мало ли, может, Инферрио снова стер память какому‑нибудь матросу, увидевшему его, пока он ходил «общаться с Веселым Роджером»… А оказалось все иначе.
Собственно, этим я и коротал время второго дня. Рассуждал, дремал и смотрел на море. Благо моря вокруг было много, куда ни посмотри, во всех направлениях, до самого горизонта. Пейзаж, конечно, хороший, но скука смертная. Да и погода выдалась отличная – на небе ни облачка, полнейший штиль. Команда каравеллы ходила угрюмая, недовольная. Как всем известно, нет ничего хуже для моряков, чем полный штиль. На фоне кислых лиц матросов выделялась разве что физиономия исстрадавшейся Лилии. Она наивно полагала, что ослабление ветра сведет качку на нет, но легкое, едва ощутимое движение палубы еще больше раздражало ее нежный вестибулярный аппарат.
Берта тоже не особо‑то и радовалась в плавании. Они в последнее время сильно сблизились с Лилией и явно стали лучше понимать друг друга. Девочка видела, как плохо себя чувствует подруга, и не могла унять тревогу. Да и при большом скоплении людей ей было не очень‑то уютно. Поэтому она запиралась в каюте, закутывалась в одеяло и сидела на лавке, терпеливо ожидая чего‑то, пока не засыпала. Мне даже начало казаться, что она и меня бояться стала. Поняла, наконец, какому чудовищу решила забиться под крылышко, либо думала, что я все еще разозлен на нее за непослушание. Ведь побег из дворца графа Руденберга был исключительно ее инициативой, Лилия лишь поддержала задумку, правда, с превеликим удовольствием.
Но злился я вовсе не на нее. Я просто не мог на нее злиться. На них обеих. Как бы непослушно они себя ни вели. Ведь эти своенравные дамочки были единственными в этом безумном мире, кто знал обо мне все и не отвернулся. Даже наоборот, они доверились мне, признали мою человечность. А учитывая мое непростое положение, это было необходимо даже больше, чем воздух.
Я злился только на себя. На свою бесполезную, пусть и невероятную силу. Эфир мог помочь мне разрушить что угодно, уничтожить кого угодно, но не мог заставить ветер лучше дуть, а парусник быстрее плыть. Это было за пределами возможностей того, кто на самом деле мог оказаться демоном–разрушителем.
Знания?
Конечно, у меня сохранились знания информационного общества. Технологии и способы разогнать судно до скорости в тридцать, а то и сорок узлов. Я знал, как соорудить паровой двигатель. Что там паровой! Бензиновый или дизельный. Да будь у меня нужные запчасти и оборудование, я смог бы построить и ядерный реактор. Подробные схемы его основных систем я смог бы начертить всего лишь за пару дней. И пусть я попал в мир, где рядового жителя можно ввести в глубокий шок обычным электронным калькулятором.
Но на все изобретения, на пересмотр технологий, на обучение персонала ушли бы годы или даже целые десятилетия, а я должен был успеть догнать Германа до того, как он потеряется где‑нибудь на другом берегу. Конечно, штиль должен был застать и его судно, но я планировал перехватить беглого мага еще в море. Каравелла по определению должна двигаться быстрее тяжелого галеона. Вот только все мои планы пошли крахом.
С капитаном каравеллы у меня прошел серьезный разговор по этому поводу. Он принял меня без особых возражений, видно понимал, что простые люди на его корабле не плавают. Но, услышав о плане абордажа королевского судна и дальнейшей переправке на него единолично меня, вдруг рассвирепел и обозвал меня безмозглой сухопутной крысой.
В ответ я тоже разошелся и выдал пару словечек из пиратского, как мне казалось, лексикона, но капитан продемонстрировал мне всю широту своих познаний корабельного сленга. Но я не хотел угрожать ему или команде, да и захватывать корабль мне запретили строго–настрого. Пришлось признать поражение и покорно покинуть каюту, что вызвало у меня волну необоснованного гнева.
Именно поэтому я напугал Берту своей зловещей гримасой.
А потом чуть не сшиб тощего паренька, бредущего по коридору к своей каюте. Ему тоже было нехорошо во время путешествия, и случайные толчки он переносил очень тяжело. А я даже не извинился. О чем задумался только позднее.
И так, медленно, но верно, к вечеру второго дня от начала нашего путешествия у меня началась банальная паранойя. Беспричинная, нелогичная, вообще бессмысленная. И я ничего не мог с нею поделать.
Казалось, что этим путешествием на корабле могли наслаждаться только двое, та пара наемников, сумки которых, как оказалось, были набиты не только разным оружием, но и огромным количеством спиртного.
А до конца плавания оставалось не менее двух суток.
Нам, можно сказать, повезло.
К утру третьего дня от начала нашего плавания внезапно поднялся попутный ветер, и мы на лихой скорости устремились к южным берегам, к огромному счастью всей команды и особенно Лилии, которой показалось, что болезнь немного отступила.
Корабля, на который проник Герман, мы по пути не встретили. Как, впрочем, и любое другое судно из всех тех, что использовала церковь для переправки войск. Капитан имел свой собственный маршрут, не пересекающийся с обычными маршрутами торговых кораблей. Для их занятия это было необходимо. Ведь я не ошибся, между особо выгодной перевозкой пассажиров они занимались самой обычной контрабандой.
Мы причалили поздно ночью. И разумеется, не в городской порт Турии. Высадка пассажиров прошла в небольшой бухте, закрытой от посторонних глаз высокими скалами. Чтобы белые паруса не заметили с высоких башен города, шли вдоль берега, практически скребли килем морское дно, но таковой была стратегия капитана – быть незаметными для всех и всегда.
Мои ноги еще не коснулись прибрежного песка, а у меня уже неприятно засосало под ложечкой. Появилось ощущение совершенно необоснованного беспокойства, словно кто‑то хотел предупредить меня, что скоро случится беда и мне следует быть к ней готовым. Или еще хуже, что беда уже случилась.
Хотелось надеяться, что это было лишь продолжением паранойи, возникшей у меня на корабле, когда я перестал есть и спать, днями смотрел на воду, а ночами – на луну и не мог успокоиться. Но что‑то подсказывало мне, что это не так.
Лилия была счастлива до слез. Она упала на колени и хотела расцеловать песок в заливе, не в силах сдержать чувств, нахлынувших после исчезновения морской болезни. Берта, словно ее говорящий хвостик, бегала вокруг и поздравляла старшую подругу. Она и о злобной моей физиономии забыла, лишь довольно улыбнулась, когда я потрепал ее по головке. Она совершенно не представляла, что готовит ей каждый последующий день, но была безмерно рада тому, что кто‑то уделяет ей внимание. А в минуты радости, казалось, она полностью забывала, что совсем недавно осталась круглой сиротой.
