Калами все же пришлось произнести слова, которых он надеялся избежать:
— Ради нашей дружбы, Чадек. Умоляю!
Конвой завернул за угол, вынуждая Калами повернуть тоже. Перед ними выросла лестница: вверх вели ступени с затейливыми мраморными перилами, вниз — с простыми деревянными.
«Чадек!»
Чадек повернул снова, и вся процессия направилась вверх — на императорский этаж, а оттуда — к апартаментам лорда-чародея.
Когда они наконец остановились перед дверью в комнаты Калами, Чадек протянул руку ладонью вверх. Калами знал, что это означает, и отдал ему ключ. Чадек отпер дверь и приказал одному из сержантов войти в комнату вместе с ним. Калами покорно ждал, пока они вернут к жизни потухший огонь в очаге и обыщут комнату.
— Впустите его, — наконец произнес Чадек.
Стражники расступились, позволив Калами войти в свою комнату. Сержант тут же удалился, а Чадек задержался еще на секунду и посмотрел Калами в глаза.
— Ради нашей дружбы, — тихо сказал он. — Если ты нарушишь слово, я отыщу тебя хоть на краю земли.
— Я понял, — ответил Калами.
Чадек ничего не сказал, просто вышел из комнаты и запер за собой дверь. Что же это он, подумал Калами с горькой усмешкой, не вернул ключ? Хотя на это он и не надеялся. Чадек и без того пошел на огромный риск. Любой из его солдат мог теперь донести на него и получить повышение.
«Прости меня, Чадек, — мысленно обратился Калами к капитану. — Прости».
Однако сейчас на сантименты нет времени. Сейчас самое главное — понять. Все планы рушатся самым ужасающим образом, и с этим надо срочно что-то делать. Он должен понять, в чем ошибся, чего не предусмотрел.
Калами вытащил из-под рубашки кожаный мешочек, с которым никогда не расставался. Из него он достал узкую ленту, связанную на медных и серебряных спицах из пряжи всех цветов радуги. Он поцеловал ленту и подышал на нее, перед тем как прижать к глазам — сначала к правому, затем к левому.
После этого на дальней стене комнаты он разглядел полку, которая была прибита так высоко, что даже самый долговязый человек мог пройти под ней, не догадавшись о ее существовании. По краю полки змеился орнамент — такой же, как на вязаной ленте, а сверху стояли четыре дубовых сундука, обитых серебром.
Калами забрался на кресло, потянулся за одним из сундуков, крайним слева, и водрузил его на письменный стол. Затем он отпер его с помощью ключа, извлеченного из того же мешочка. В сундуке хранились сотни пергаментных свитков: в основном заметки, карты и случайные наблюдения. Ничего такого, что можно было бы вменить ему в вину в том случае, если бы кто-нибудь обнаружил эти свитки. Здесь были только личные записи. Однако некоторые из них содержали весьма полезные наблюдения.
Калами порылся в сундуке, вытащил оттуда один из свитков и, развязав зеленую ленту, расправил пергамент на столе. На пожелтевшей коже был кропотливо выведен узор из различных символов, соединенных между собой прямыми линиями, которые, в свою очередь, соединялись кривыми, образовывавшими круги, полукружья и огромные овалы.
Каждый раз при виде этой схемы Калами вспоминал тот день, да он впервые увидел нечто подобное. Это случилось, когда он мальчишкой сидел в лачуге со стенами из осыпающегося камня и покрытой мхом крышей. В комнате было бы совсем темно, если бы не маленькое пятно света от горевшей бледно-оранжевым пламенем свечи. От старика, сидевшего рядом, несло рыбой и давно не мытым телом, и маленький Вэлин боялся его куда больше, чем темноты.
— Вот это, — прошамкал старик гнилыми зубами, — сделал твой пра-пра-пра-прадед.
На земляном полу он развернул пергаментный свиток — такой старый, что по нему невозможно было определить, какому животному принадлежала когда-то эта шкура. На обратной стороне поблекшими чернилами были нарисованы звезды, планеты и другие символы, соединенные пунктирными линиями.
— Он был ведун, ясно тебе? Уж он-то знал толк в древней волшбе… Бывало, побеседует со звездами, а опосля и запишет, чего они ему порассказали. — Старик провел жирным пальцем вдоль одной из линий — правда, осторожно, не касаясь ветхой кожи. — Видишь? Видишь?
Калами изо всех сил всмотрелся в рисунок. Он увидел какую-то красную планету, солнце, затем меч, огонь, что-то вроде дворца, переломленный надвое жезл и еще множество других знаков, которые он не мог разобрать.
— Эти знаки гласят, мол, не век Изавальте держать над нами верх. Придет, мол, то времечко, когда Туукос снова станет вольным островом.
— И как ты это видишь? — заинтригованно спросил юный Калами.
Старик сокрушенно покачал головой:
— Ничего я не вижу. Так мне рассказали. Не ведун я. И никто в нашем роду этой премудрости не разумеет.
— Учитель Убиш никогда не показывал мне такие штуки.
Старик прищурился:
— Откуда ж ему знать про древнюю-то волшбу? Он, знамо дело, изавальтский колдун, только по-ихнему и может учить.
— Но я хочу этому научиться! — заявил Вэлин и легкомысленно ткнул пальцем в свиток, за что и получил по рукам. — Хочу научиться записывать будущее! — продолжал он, не обращая внимания на шлепок.
И он действительно научился — от наполовину слепой и сумасшедшей старухи, которая вечно сидела в грязном углу на дворе у лорд-мастера и ощипывала мертвую птицу, собирая в мешки пух и перья Она учила Вэлина колдовству по ночам, в строжайшем секрете. Никто и не догадывался, что старуха была колдуньей. Ей удалось избежать кровавой бойни, в которой погиб прадед Калами, и выжить, превратившись в глухую, пускающую слюни идиотку. Во всяком случае, такой она старалась казаться.
Когда Калами очутился при дворе, он извлек из ее терпеливых уроков немалую пользу. По крайней мере так ему думалось прежде. Вот знак Бриджит — золотая пятиконечная звезда. Вот звезды и планеты ее мира, аккуратно нарисованные им согласно собственным наблюдениям. Вот он сам — простой кружок на карте, а вот ее звезда придвигается, становится все ближе, и наконец два знака сливаются воедино, чтобы завладеть крошечной красной птичкой и вместе разрушить корону и жезл.
Где он ошибся? Что недоделал? Калами напряженно вгляделся в пергамент, заставляя себя думать и борясь с желанием разорвать бесполезную карту на клочки. Что-то он упустил. Необходимо понять, что именно, и понять теперь же, а иначе можно просто выйти на улицу, на мороз, и умереть, потому что он проиграл — окончательно, абсолютно и бесповоротно.
К этому времени воздух в комнате согрелся. Калами нетерпеливо сбросил теплый бархатный плащ, парчовое одеяние и переоделся в более легкий будничный кафтан. Финон положил на это всю жизнь! Он не имеет права его подвести. Калами сунул руки в карманы кафтана и вновь до рези в глазах уставился на карту. И тут его пальцы коснулись чего-то мягкого. Калами вытащил руку из кармана: это был клочок рыжей шерсти. Лисьей шерсти.
