Хельги тряхнул головой, потер ладонями лицо. Он чувствовал себя как-то… странно. Перед глазами теснились прекрасные образы, в ушах звучали страстные и страшные речи… Реальность сплеталась с видениями, настоящее с минувшим, правда с вымыслом… И так хотелось любить этого несчастного, но благородного и гордого старца, и слушать его, и слушаться, соглашаться с ним во всем. Так хотелось ответить «да»…
— Нет! — преодолевая собственные чувства, ответил подменный сын ярла. — Не изменю. Я ничего не имею против ваших целей, но мне известно то, что неизвестно вам. И мир лучше не станет, он погибнет. И мы должны это предотвратить. Работа такая. Прости… — Ах, как тяжело давались слова! Мысли путались, вдруг-нестерпимо захотелось спать и видеть сны о прекрасной утраченной родине…
Старый маг склонился над ним, протянул руку. Кончиками иссохших, холодных пальцев коснулся лба. Темнота сгустилась…
— Ты должен. Должен. Мы хотим спасти этот мир, вернуть ему процветание и величие, ты должен нам помочь…
И тут — не демон, не спригган, не образованное и культурное существо, даже не воин — дикий зверь, волк животным чутьем своим почуял опасность… Нельзя медлить, нельзя говорить, нельзя слушать эти завораживающие речи… Бежать! Бежать сию секунду, или поздно будет!
И он рванул сквозь предательски пустую черноту астрала, по той единственно верной, ярко сияющей нити, что нельзя разорвать никакими чарами…
— О! Хельги вернулся! Где тебя носило?.. Да что это с тобой?! — услышал он знакомые голоса, но кто именно что говорит, разобрать уже не мог. Все слилось в общий встревоженный гул, и разум в нем потонул окончательно.
— Ничего страшного, — авторитетно заявил Балдур, изучив бесчувственное тело, аккуратно пристроенное Рагнаром у сосны. — Он жив, здоров и весел, просто спит. Реакция на магическое воздействие. Побочная, так сказать.
— В смысле? — испугался Эдуард. В магии он разбирался мало, лекарском деле — не более того, но как-то слышал краем уха, что побочная реакция — это нехорошо.
— В смысле зачаровать его пытались, опоили каким-то зельем. Для демона это не опасно, на них такие вещи не действуют вовсе, или действуют, но слабо. Проспится к завтрашнему утру.
— И какой гад это сделал?! — Меридит принялась оглядываться с таким видом, будто надеялась этого «гада» найти, схватить и разорвать.
— Тот, кто его вызвал. Сильный, опытный маг, подозреваю, из числа лордов — кому еще он мог понадобиться?
— Братцу Улафу, — напомнил Рагнар, не подумав.
— Кишка тонка у братца Улафа для такого дела, — ответил колдун грубовато. — Не его масштаб. Великого мага шелковыми покрывалами не купишь.
— Не стоит гадать, проснется — сам расскажет, — предложил Аолен.
И тут Хельги пробудился. Ненадолго. Ровно настолько, чтобы сбивчиво сообщить, где именно побывал, и вполне членораздельно обругать себя «безмозглым идиотом, который за двадцать с лишним лет жизни не уяснил, что нельзя тянуть в рот всякую дрянь без разбору». А потом снова заснул, привалившись к сосновому стволу. Тогда колдун достал из кармана иглу, проткнул палец. И собственной кровью начертил на бледной щеке демона некий знак, похожий на зловещую руну «каун»,[16] но с дополнительной поперечной чертой.
— Охранный символ, — пояснил он свои действия, — чтобы его назад не уволокли и вообще не вызывали больше до поры до времени.
— До какого времени? — очень заинтересовалась диса.
— Пока знак не сотрется.
— Слу-ушай! — Девица от волнения даже подскочила. — Давай ему, пока спит, татуировку сделаем! Чтоб уж навсегда!
— Но тогда я тоже не смогу его вызывать, — возразил Балдур, — а вдруг понадобится? Мало ли какие обстоятельства могут возникнуть…
Так и остался грозный и могучий демон без татуировки. Он спал, время шло впустую, мир приближался к гибели, и ждать следующего утра не было никакой возможности.
— Идите-ка вы дальше, — решил колдун, — а мы с ним останемся. Проснется — догоним через астрал.
— Отлично! — просияла сильфида, радуясь, что не придется томиться долгим ожиданием.
А Меридит хотела завопить, что Хельги ее брат по оружию, поэтому именно она должна с ним остаться, и она его не бросит, и вообще… Не позволило знаменитое дисье благоразумие. Как бы ни любила она брата, как бы ни хотела лично о нем заботиться, факт оставался фактом: в сложившейся ситуации от опытного колдуна пользы больше, чем от воина, пусть и не менее опытного. И потом, это ведь ее и никого другого Хельги умел безошибочно отыскать в астрале.
— Ладно, — разрешила она недовольно. — Оставайтесь. Только ты смотри, того… — Что именно Балдур должен «смотреть», она и сама не знала, поэтому брякнула первую пришедшую в голову глупость: — Ты его не обижай!
— Щас! — Тот даже руками всплеснул от возмущения. — Непременно примусь издеваться над бедным беззащитным созданием! Буду бить и калечить! Вот только дождусь, когда вы наконец уйдете — и сразу за дело!
— Извини, — нервно хихикнула Меридит. — Я не то имела в виду.
— Идите уже, — махнул рукой колдун.
Но тут, неожиданно для всех, взбунтовался Орвуд. Демонстративно плюхнулся в только что наметенный сугроб и воинственно заявил:
— Я тоже остаюсь!
— Это еще зачем? — не поняли его порыва спутники.
— Затем. Устал я, не желаю понапрасну ноги бить. Отдохну до завтра.
— Вот бурдюк ленивый! — рассердилась Энка, стала, руки в боки, приготовилась к долгим пререканиям.
Но Меридит настойчиво потянула ее за рукав:
— Идем! Хочет — пусть остается, тебе какая разница?
— И что это ты сегодня такая покладистая? — Девица смерила боевую подругу подозрительным взглядом.
— Отвяжись! — буркнула та в ответ и зашагала прочь.
Просто она поняла. Ни при чем были ноги, усталость или лень: Орвуда остановил страх, тревога за брата по оружию — новое, незнакомое прежде чувство, с которым гном еще не умел справляться. Ведь прежде у него не было родственников, любимых по-настоящему, и он не знал, каково это — бояться потерять близкое существо. Ему еще предстояло научиться с этим жить…
И они остались втроем, под сосной, в холодном лесу, медленно заносимом снегом. Балдур подремывал у костра, Хельги спал одурманенным сном, и только гном не находил себе покоя, суетился рядом. Он то махал рукой перед носом младшего брата, то хлопал его по щекам, в надежде вернуть к действительности из мира грез, то ему начинало казаться, будто бы тот дышит слишком тихо, и он лез холодными, плохо гнущимися и почти утратившими чувствительность пальцами проверять, есть ли пульс, бьется ли сердце. А потом тормошил, приставал к Балдуру:
