Музыканты продолжали свое представление, но никто теперь не танцевал. Все пирующие приближались ко мне. Каждый что-нибудь держал в руке — фляжку, дубинку, клинок. Один, в кожаном переднике, размахивал мясницким ножом. Мой собутыльник взял прислоненную до того к стене крепкую палку. Несколько человек вооружились предметами меблировки. И еще целая куча валила из пещер возле очага, и они тащили камни и дубинки. Все следы веселости исчезли, и их лица сейчас были либо бесстрастны, либо искажены гримасами ненависти, либо улыбались весьма гадостными улыбками.
Злость вернулась, но это был не тот накал добела, что я чувствовал раньше. У меня, разглядывающего эту орду, не было желания разбираться с ней. Благоразумие утихомирило мой гнев. У меня была миссия. Мне не следует рисковать своей шеей, если я могу придумать иной способ справиться с проблемами. Другое дело — был ли этот иной способ.
Я сделал глубокий вдох. Увидел, что они готовы броситься на меня, и подумал вдруг о Брэнде и Бенедикте в Тир-на Ног’т, Брэнде, даже не полностью настроенном на Талисман. Я черпнул силу из огненного камня еще раз, напряженный еще больше и готовый ответить налево и направо, если до этого дойдет. Но сначала я бы попытался добраться до их нервной системы.
Я не знал, как это делал Брэнд, так что просто потянулся сквозь Талисман, словно воздействовал на погоду. Странно, музыка все еще играла, как будто это действие маленького народа было лишь неким наводящим жуть продолжением их танца.
— Стойте смирно, — сказал я вслух и пожелал этого, поднимаясь на ноги. — Замрите. Обратитесь в статуи. Вы все.
Я почувствовал тяжкую пульсацию на моей груди. Почувствовал, как вырываются наружу красные силы, равно так же, как и в иных случаях, когда я задействовал Талисман.
Мои крошечные разбойники застыли. Ближайшие стояли истуканами, но кое-где на тылах еще было какое-то движение. Затем флейты испустили сумасшедший вопль, замолкли скрипки. И все-таки я не знал, добрался ли я до них, или они замерли сами по себе, узрев меня в полный рост.
Затем я почувствовал огромные волны силы, что истекали из меня, укладывая все собрание в сжимающуюся матрицу. Я почувствовал, что все они попались в ловушку выражения моей воли, и я протянул руку и отвязал Звезду.
Удерживая их концентрацией так же, как обычно фиксируешь окружающее при переходе через Тень, я повел Звезду к двери. Затем обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на застывшее сборище, и подтолкнул Звезду вперед себя вверх по лестнице. Идя следом, я прислушивался, но звуков возобновляющейся деятельности снизу не доносилось.
Когда мы выбрались, рассвет уже заставил побледнеть восток. Странно, но, садясь в седло, я услышал отдаленные звуки скрипки. Мгновением позже в мелодию вступили флейты. Казалось, будто им было совершенно неважно, преуспеют они или потерпят неудачу в своих замыслах против меня; вечеринка явно продолжалась.
Когда я направился на юг, из дверей, откуда я только что вышел, меня окликнула маленькая фигурка. Это был их главный, с которым я пил. Я натянул поводья, чтобы лучше уловить его слова.
— И куда же ты держишь путь? — крикнул он мне.
Почему бы нет?
— На край Земли! — прокричал я в ответ.
Он отколол джигу над своей разбитой дверью[15].
— Доброй дороги, Корвин! — крикнул он.
Я помахал ему. Действительно, почему бы нет? Иногда чертовски трудно уговорить танцора не танцевать.
Я проехал чуть больше тысячи метров в ту сторону, что была югом, и все осталось позади — земля, небо, горы. Я стоял перед равниной белого света. Тогда я вспомнил о незнакомце в пещере и его словах. Он чувствовал, что мир стирается бурей, что событие это перекликается с какой-то из местных апокалиптических легенд. Наверное, перекликается. Наверное, это волна Хаоса, о которой говорил Брэнд, — движущаяся, проходящая мимо, разрушающая, уничтожающая. Но не тронувшая этот край долины. Почему он остался таким?
Затем я вспомнил свои действия, когда попал под дождь. Я использовал Талисман, силу Образа внутри него, чтобы обуздать бурю над этим участком. И если это больше, чем обычная буря? Образ преобладал раньше над Хаосом. Может ли эта долина, где я остановил дождь, быть теперь маленьким островком в море Хаоса? И если так, то куда мне держать путь?
Я посмотрел на восток, где разгорался день. Никакого вновь взошедшего солнца не горело в небесах, а скорее огромная, ослепительно отполированная корона, и сверкающий меч свисал сквозь нее[16]. Откуда-то я слышал птичье пение, звуки были почти похожи на смех. Я склонился вперед и закрыл лицо руками. Безумие…
Нет! Я и раньше бывал в жутких тенях. Чем дальше путешествуешь, тем необычнее они становятся. Пока… О чем же я думал той ночью в Тир-на Ног’т?
Мне припомнились две строчки из рассказа Айзека Дайнесена[17], строчки, которые достаточно смутили меня, чтобы запасть мне в память, несмотря на то что в те времена я был Карлом Кори: «…Не многие люди могут сказать о себе, что они свободны от веры в то, будто мир, который они видят вокруг себя, в действительности создан их собственным воображением. Значит, мы довольны им, гордимся им?» Итог излюбленного семейного философского времяпрепровождения. Создаем ли мы теневые миры? Или они существуют там независимо от нас, ожидая звука наших шагов? Или нечестно исключаемое нечто среднее? Вопрос в «более или менее» — или же в «либо-либо»? Внезапно в горле родился сухой смешок, когда я сообразил, что ответ наверняка могу никогда не узнать. И все же, как я думал той ночью, существует край, край, где наступает конец «я», край, где солипсизм больше не является благовидным ответом[18] на вопрос о местах действия, которые мы посещаем, об артефактах, которые мы обнаруживаем там. Существование таких краев, таких артефактов говорит, что здесь, по меньшей мере, кроется различие, и если так, то, наверное, оно проходит и по нашим теням тоже, информируя их с помощью alter ego, загоняя наше ego на сцену поменьше. Поскольку это — я чувствовал — и есть такой край, край, где неприменимо: «Значит, мы довольны им, гордимся им?», равно как и мое проклятие — рассеченная долина Гарната, — этот край оказался куда ближе к дому. Во что бы я в конечном счете ни верил, я чувствовал, что вот-вот войду в землю абсолютного alter ego. Моя власть над Тенью могла отказать мне за этой гранью.
Я сел прямо и прищурился от яркого света. Сказал слово Звезде и тряхнул поводья. Мы двинулись вперед.
На мгновение мы словно бы въехали в туман. Только этот был гораздо ярче, и не было абсолютно никаких звуков. Затем мы стали падать.
Падать или планировать. После первоначального потрясения сказать было трудно. Сначала было ощущение спуска — наверное, усиленное тем фактом, что Звезда запаниковал, когда это началось. Но скакать оказалось не по чему, и немного спустя Звезда перестал дергаться, если не считать дрожи и тяжелого дыхания.
Я держал поводья в правой руке, а левой вцепился в Талисман. Я не знаю в точности, чего я пожелал или как потянулся в него, но я хотел выбраться из этого яркого ничто, чтобы еще раз найти дорогу и добраться до цели путешествия.
Я потерял счет времени. Ощущение спуска исчезло. Двигался ли я или, скорее, парил? Сказать было невозможно. Свечение действительно было свечением, или все-таки чем-то иным? И это гробовое безмолвие… Я содрогнулся. Здесь присутствовал даже еще больший сенсорный голод, чем в дни моей слепоты в моей прежней камере. Здесь не было ничего — ни шороха удирающей крысы, ни скрежета моей ложки о дверь, ни сырости, ни холода, ни структуры. Я продолжал тянуться…
Проблеск.
Кажется, там, справа, был секундный разрыв в поле моего зрения, почти подсознательный в своей краткости. Я потянулся туда и ничего не почувствовал.
Она существовала так недолго, эта штука, что я не был уверен, существовало ли все на самом деле. С легкостью могло оказаться, что это галлюцинация.
Но, кажется, она возникла опять, на этот раз слева. Сколько тянулся временной интервал — не знаю.
Затем я услышал что-то вроде стона, непонятно откуда. Он тоже был очень кратким.
Затем — и впервые я был уверен в этом — возник серо-белый ландшафт, похожий на лунную поверхность. Был и исчез — наверное, где-то секунду плавал в убогом пространстве поля моего зрения. Звезда фыркнул.
Справа появился лес — серо-белый, — бодро занимающийся акробатикой, словно мы миновали друг друга под каким-то невероятным углом. Фрагментик чего-то, промелькнувший на некоем узком экране меньше чем за две секунды.
Затем подо мной обломки обгоревшего здания… Цвета нет…
Прерывающиеся завывания над головой…
