— Сам точно не знаю. То у царевича спросить надобно, но ученых туда много приглашают. Недавно, эвон, аж из Гамбурга какой‑то купец приехал. Вроде как он еще и алхимией занялся и что‑то интересное получил…*
* Хенниг Бранд первый получил фосфор и даже показывал фокусы с ним — благо, светящееся вещество. А потом уж секрет разошелся по миру. Прим. авт.
— В кои‑то веки они не просто о философии рассуждают, но и дело делают. А мальчишка хорош…
— Я ж там постоянно. Ты мне поверь, Григорий, лет через десять таких ребят много будет…
— Нам, старикам, останется только в гроб укладываться?
Воин фыркнул.
— Я бы погодил. Вот ежели Ени — Кале возьмем, тогда и помирать не жалко.
— А коли удержим ее — так вдвойне. А ведь можем…
— Нас там никто не ждет…
— Да я и сам не ждал бы. Мы должны были в Азов упереться, осаждать его, и кабы только года через два…
Ответом была насмешливая улыбка. Ну да. Какие два года, когда вот они — сидят и до Азовского моря — пешком дойти. Можно ноги в нем помыть, коли такая фантазия промелькнет.
— А какие у нас потери?
— Человек пятьдесят, не больше.
Воин кивнул.
— Многовато, конечно, ну да ладно. Выслушаешь, о чем царевич попросил?
Григорий кивнул. Теперь‑то конечно, выслушает. Как не прислушаться к человеку, который такое может придумать? Хорошего наследника государь вырастил, замечательного просто.
— Он просил разбить наших людей на отряды — по сто — двести человек и пустить прочесывать степь. Находят татарское селение — и зачищают.
— Это как?
— Мужчин, кто за оружие схватится — убить. Кто не схватится — в плен. Женщин и детей также в плен.
— И что с ними делать?
— Так с нами и калмыки идут, и башкиры — вот коли им понадобятся эти твари, пусть к себе и забирают. А коли нет — гнать их с полуострова поганой метлой… кто останется.
— Останется?
Воин чуть покривил губы.
— Государь царевич — добрый, да мальчик он еще. Как представил, что селения вырезать придется…
— Не видел он селений, в которые эти твари приходили. Как там воронье пирует, не видел.
— Молод он. И что?
Григорий опустил глаза. Да, молод. И милосердие пока царевичу не в укор.
— Молодость — это такой недостаток, который со временем проходит, — усмехнулся Ордин — Нащокин. — А пока… ты ж знаешь, что в каждом селении этих тварей есть по нескольку десятков рабов.
— И?
— Вот им и поручить решать судьбу своих бывших хозяев.
Ромодановский хмыкнул.
А почему нет? Именно рабы и разберут, кто плохой, кто хороший, кто жить достоин, а кого придавить бы…
— Я сегодня приказ отдам. А нам надобно здесь укрепиться — оставлю тысяч пять, пусть работают…
— А остальные?
Ромодановский хитро прищурился.
— Сколько мы кораблей захватили?
— Да немало. И что?
— Сейчас по степи идти — глупее не придумаешь. Нет уж, пускай, башкиры по ней скачут, татарские стойбища разоряют, ежели отряд небольшой — им и вернуться есть куда, опять же, из‑под пала уйти легко. Сам знаешь, коли эта татарча степь запалит…
— Да уж знаю.
— Вот и смотри. Галеры, фрегат… сможем мы пройти к Ени — Кале, а там высадиться?
— По морю?!
— А чего ж нет? Казаки, вон по Дону ходят, а мы по Азовскому пройдем, осторожненько, вдоль берега…
— Заметят.
— А мы турецкие флаги поднимем. Сам понимаешь, до Перекопа еще дойти надобно. А вот ежели мы Ени — Кале возьмем, да потом туркам в спину и ударим…
— А возьмем ли?
— Тут вопрос иначе стоит. Сможет ли царевичево зелье и стены Ени — Кале вот так снести?
— Надо с мальчишками поговорить. Но думаю, что сможет.
— Позвать кого из них, поговорить…
Призванный пред светлые боярские очи Сенька особо не мялся. А что — бояре? Он с государем наследником за одним столом сиживал!
Корабли?
Эммм… вопрос сложный. Но ежели отвести под хранение каюту, а не трюм, ну и конечно, им бдить беспрестанно, укутать бочонки в просмоленную парусину, завернуть в ткань, чтобы вода уж точно не попала…
Тогда шансы довезти зелье неиспорченным — есть.
Снесет ли стены?
Да ежели побольше положить — так их к Перекопу унесет, в Константинополе у турецкого народу шапки с голов посбивает! Только вот в другом беда. А хватит ли сил?
На этом мужчины выставили мальчишку из покоев и принялись считать.
Выходило, что все войско не перевезешь, в лучшем случае, набив до отказа корабли и посадив воинов на весла — третью часть. Хватит ли этого?
Обычно в Ени — Кале больше трех — четырех тысяч человек и не было. Но там крепкие стены. Там береговые батареи. Там все, чтобы затруднить проход судам. А им‑то проходить и не надобно. Им надо сквозануть вдоль берега, высадиться где поближе — и брать ее с суши. Оттуда‑то Ени — Кале и не укрепляли сильно. С имеющимся огненное зелье справится, а овладев этими двумя точками можно будет и иначе с турками поговорить. Да и Крым зачищать от татарвы, и Перекоп взять…
Проблема в другом. Можно посадить русских на весла, но среди них нет умелых моряков. Капитан, штурман, боцман — мимо этих на корабле не пройдешь. Хотя, возможно, такие найдутся на галерах, среди рабов и пожелают поквитаться с турками? Особенно про условии вознаграждения за труды?
Мужчины переглянулись. Безумный план на глазах становился все более серьезным.
* * *
Турецкое войско целиком еще не подошло, но отдельные соединения уже пытались пройти по польской земле. Уже разбиты были несколько отрядов польских татар, уже разнесли в клочья несколько чамбулов — и уже пару раз перехватили казачьи разъезды подлеца Дорошенко, коего Собесский обещал лично на кол посадить, ежели будет судьба благосклонна. Тысяча человек — большая сила, особенно когда они хорошо вооружены и им помогает каждый человек в окрестностях. Соединения то расходились, то сходились опять, рыскали по дорогам, разбивали отдельные отряды, теряя своих и захватывая в плен чужих, а то и поливая кровью правоверных мусульман родную землю…
Пощады не просили и не давали, отчетливо понимая, что речь сейчас идет не о простой стычке — каждый убитый противник сейчас — это пусть крохотное, но ослабление вражеского войска.
И поляки дрались не за страх, а за совесть.
Впрочем, страх тоже присутствовал. Командирами сотен были поставлены доверенные люди Собесского, а Ян отчетливо пообещал повесить каждого пятого из сотни, коли глупость да гордыня им разум затуманят.
Слов на ветер он не бросал, а потому люди слушались.
И летели, летели донесения в Каменец, а оттуда — королю, в Краков.
