— А вы собирались так поступить? — поразился Трикс.
Во взгляде купца появилось искреннее уважение.
— Только сильный человек способен простить неуважение! — воскликнул он. — Но надо быть не просто сильным, а еще и мудрым человеком, чтобы сделать вид, будто вообще не заметил неуважения! Я — Васаб Куркум, скромный торговец из Дахриана. Окажи мне честь, будь гостем на моем привале, а если захочешь — спутником в дороге и хозяином в моем доме! Клянусь честью отца, что не замыслю против тебя дурного!
— Спасибо, — ответил смущенный Трикс. — С удовольствием…
— Эй, свирепые дети пустыни! — крикнул караванщик охранникам. — И ты, позор моего рода… Ставьте палатки, накрывайте стол. Сегодня будем пировать! Наш гость — великий волшебник!
Охранники засуетились. Купец тем временем смущенно посмотрел на бьющий под ногами родник и сказал:
— Только в сказках про такое читал, честное слово… Как это было бы полезно в пустыне… а дело в посохе или в тебе?
— Во мне. Посох без мага — что меч без рыцаря.
— Мудрые слова! — Васаб возвел глаза к небу. Потом дружески обнял Трикса за плечи и прошептал на ухо: — Не подумай, что я коварный злодей. Понимаешь, все дело в историко-культурно обусловленных особенностях нашего общества. Если бы я не попытался захватить тебя в рабство, меня стала бы презирать охрана и собственный племянник. На самом же деле я очень доброжелательный и даже отчасти сентиментальный человек. В Дахриане я содержу приют для старых верблюдов, отдаю положенную долю — пятнадцать процентов от доходов минус расходы — своей прибыли вдовам и сиротам. Вечерами сочиняю стихи и играю в нарды. Так что… не держи зла, могучий отрок.
— Да я ничего. — Трикс неловко высвободился из объятий купца и попробовал увести разговор в сторону. — А почему вы ко всем обращаетесь с этими «о» и цветастыми э… э…
— Эпитетами, — подсказал купец. — Понимаешь, в давние времена, когда наши народы попробовали перестать воевать и начать торговать, мы плоховато знали ваш язык. «О» служило для того, чтобы можно было подумать и составить в уме правильную фразу. А все эти красивые слова — так, для охмурения покупателя. На самом деле это уже давно не работает и не нужно. Но традиция осталась. А традиции мы чтим.
Трикс кивнул. Рядом с ними тем временем как по волшебству поднимались полотняные шатры, прямо на песке была расстелена скатерть, а племянник купца разводил костер. День клонился к вечеру.
— Три Колодца — дивное, но опасное место, — сказал купец, оглядываясь. — С драконами-то всегда можно поладить… одного верблюда всегда на этот случай водим. Куда они делись, кстати?
— Улетели в Дахриан.
Купец погрустнел, похоже, ему не нужно было объяснять нынешний политический расклад в Самаршане.
— Не будем о грустном… — сказал он. — Но мой племянник клянется, что видел в оазисе еще что-то. Крошечную пери, порхающую среди дурной травы и заливисто смеющуюся…
— А, эту… — засмеялся Трикс, отворачивая ворот мантии и демонстрируя Аннет. Фея спала, наполовину высунувшись из внутреннего кармана.
— Поймал? — с придыханием спросил купец. — Продашь?
— Нет.
— Я бы тоже не продал, — грустно сказал купец. — Что ж… пошли, выпьем немного зеленого чая, пока мой нерадивый племянник делает кебаб…
Трикс подумал, что быть подручным самаршанского караванщика — не такое уж и веселое дело.
Трапеза на Востоке — дело серьезное, требующее немало времени. Поэтому едят там обычно один раз, вечером, а в утреннее и дневное время перебиваются перекусами, чаем, сладостями и жевательным табаком, смешанным с известью, смолой и пряностями.
Но уж зато вечером любой самаршанец постарается провести за столом часов пять-шесть — даже если на столе этом будет одна черствая лепешка и кусок окаменевшего овечьего сыра.
За столом караванщика Васаба Куркума еды хватало. Были здесь и лепешки, и твердый сыр, и копченая козлятина — продукты незаменимые в странствии. Но помимо этого старательный племянник приготовил вкусный кебаб, сварил густой суп из бобов и пряностей, а к чаю высыпал на скатерть гору орехов, сухофруктов и разноцветного колотого сахара.
Был, разумеется, и кальян. Точнее — два кальяна. Один курили в сторонке, у зарослей дурман-травы, охранники. Другой, поочередно, Трикс и купец. Трикс и к положенной волшебнику трубке-то никак не мог привыкнуть, а уж кальян ему показался совсем странной затеей. Но из вежливости он старательно тянул теплый, пахнущий персиками воздух через заполненный водой сосуд и слушал печальные рассказы Васаба.
А купец, расслабившись от еды и дружбы с волшебником, принялся жаловаться на жизнь. Во-первых, ему не нравился нынешний Великий Визирь Аблухай, да продлятся дни его, который, покровительствуя искусству, превратил торговый город в какое-то сборище философов, фигляров и фокусников. Во-вторых, ему не нравился Прозрачный Бог Алхазаб, живи он тысячу лет, который не понимает, что воевать надо только в том случае, когда не идет торговля. А в-третьих, купец был уверен, что как бы ни повернулось дело в столице, но у него в любом случае отберут половину денег на военные нужды, другую половину на мирные, а третью половину, давно надежно зарытую в тайном месте, на непредвиденные расходы. Ну и еще, как положено, детей — начинающих, но успешных купцов заставят идти в кавалерию, а слуг заберут в пехоту.
В общем, поводы для грусти были нешуточные.
— Неужели ваш Алхазаб…
— Да продлятся его дни, — быстро вставил купец.
— …так силен?
Васаб вздохнул:
— Да будет тебе известно, мудрый не по годам отрок, что мы, самаршанцы, всегда считались искусными, хоть и неспешными колдунами. Конечно, наш язык, удивительно сочный и красочный, в котором даже для обозначения песка в пустыне есть сто сорок семь различных слов, не способствует быстрому колдовству. Но если колдуну-самаршанцу дать достаточно времени — он посрамит любого вашего мага… — Васаб запнулся и быстро поправился: — Исключая, конечно, присутствующих.
Трикс покивал. От Щавеля он как-то слышал, что самаршанцам сильно мешает в колдовстве излишняя цветастость речи. И если в бытовой магии это не так уж и страшно, то в военной — смерти подобно.
— Еще три года назад Алхазаб, да будут жены его неисчислимы…
Трикс, конечно, слышал, что у самаршанцев частенько бывает по две-три жены, а у богатых порой и больше. Отец, если ему доводилось повздорить с матерью, часто восклицал, не слишком умело подражая восточному акценту: «О счастье мне, что живу не в Самаршане, где благородному человеку стыдно иметь меньше трех жен!» Говорил он это с чувством, и Трикс с юных лет укрепился во мнении, что многоженство — тяжелая обязанность и повинность богатых самаршанцев.
