Не успел лысоватый скинуть потемневший от влага плащ на руки прислуги, расположиться за столом и достать из сумки книгу с записями о нанятых работниках, как к нему подошёл тот самый вчерашний неудачник.
Высокий, на костях мяса не слишком много, но по движениям понятно, что парень жилистый и сноровистый. Одет, похоже, во всё самое лучшее, что у него было, и это ещё один камешек на чашу весов обвинения, потому что грешно было бы пачкать кровью рубаху с такой красивой вышивкой. Лицо незапоминающееся, но не отторгающее взгляд, вот только... Мне кажется или черты это парня неуловимо подрагивают, причём все разом?
— Дуве... — Его голос звучал не слишком твёрдо, зато взгляд почти пылал. — Я слышал, что ночью убили человека.
— Все слышали, — кивнул вербовщик.
— Это ведь был тот, которого вы взяли вперёд меня?
— Да.
— Значит, место освободилось?
— Разумеется, освободилось. К чему мне мертвецы? Они же не могут ходить за скотом.
— Так я могу его занять? Вы ведь говорили, я вам тоже подхожу.
С каждым новым ответом явственно крепла уверенность парня то ли в собственных возможностях, то ли в неколебимости прекрасной и богатой судьбы, соблазнительно улыбающейся из тумана будущего. А может быть, просто из тумана.
— Говорил и от своих слов не отказываюсь.
— Так я... принят?
Интересно, он понимает, что, так сильно напирая сейчас, вызывает лишь подозрение и ничего более? Вот и вербовщик, вместо того чтобы ответить утвердительно, почему-то тянет время. Чувствует неладное? Немигающий взгляд и дрожащие веки... Странное сочетание. Пугающее.
Слишком горячий? Сейчас проверим.
Склоняюсь над столом:
— И много денег можно у вас получить за три месяца?
— По десять «орлов» в месяц, если будешь работать исправно, — охотно подыграл мне лысоватый, получив возможность уйти от разговора с предыдущим собеседником. — Самая высокая цена среди всех.
— А что нужно сделать, чтобы к вам попасть? Рекомендации какие, свидетельства нужны?
— Мне довольно посмотреть на человека, чтобы принять решение, — гордо ответил вербовщик.
— Ух и заманчивая же цена! А если... — Наклоняюсь ещё ниже, но говорю таким громким шёпотом, чтобы меня смогли расслышать все заинтересованные лица: — Если отказаться от пары монет в вашу пользу? Каково будет решение?
— Думаю, ты и сам догадываешься какое.
— Так что, по рукам?
Я протянул ладонь вербовщику. Тот, чуть помедлив, отправил свою руку навстречу моей, но прежде чем наши пальцы смогли встретиться, раздался вопль, в котором слышалась обида маленького ребёнка, смешанная с чем-то нечеловеческим:
— Не-э-эт!
Это кричал тот парень, которому снова не повезло. А вслед за криком пришло время действия, которое, мягко говоря, оказалось удивительным.
Ярость любого из нас может изменить до неузнаваемости, причём как украсить, так и изуродовать, но я впервые видел черты, пытавшиеся отразить все возможные чувства. Губы, веки, глаза, брови, подбородок, скулы — всё заходило ходуном, причём каждая часть в собственном направлении и в особом ритме, словно человек вдруг утратил власть над своим лицом. Зрелище можно было бы назвать всего лишь неприятным, если бы через пару вдохов к лицевой плоти не присоединились все оставшиеся мышцы долговязого тела, и присутствующие в зале люди не застыли на местах от ужаса и отвращения.
Дёрг-дёрг-дёрг. Разные стороны, одинаково сильные рывки. Связки не выдерживают долго и рвутся, за ними следуют прочие волокна плоти, словно стремящиеся обрести свободу, и на рубахе парня расцветают кровавые розы. Упав ещё в самом начале бешеной пляски, он корчится на полу, то ли крича, то ли завывая, но в глухих звуках невозможно разобрать ничего осмысленного, ни одного слова, а я желал бы зажать уши, только бы не слышать то, что колокольным звоном гудит внутри меня.
...почему-за-что-неужели-всё-было-зря-я-сделал-всё-что-мог-и-остался-ни-с-чем-я-хотел-лишь-быть-свободным-и-стал-свободным-но-всё-оказалось-напрасно...
Осколки мыслей, на сей раз не моих, а того человека, что разрывается на части неподалёку от моих ног. Эти мысли отзываются во мне странным гулким эхом, приходят откуда-то изнутри, а не снаружи, как им следовало бы. Они не собираются меня подчинять, они вообще предназначены не для меня, а для кого-то другого, кто по странному стечению обстоятельств занял одно место со мной. Я не понимаю, что происходит, и мне... становится страшно вдвойне, словно я делю с кем-то чувства, свои и его.
Что скажешь, драгоценная?
«Посмотри на его Кружево, но не магическое, а то, что отвечает за разум».
Всполохи белых огней, только не двигающиеся по кругу, как предписано. Такое впечатление, что Кружево разделено на сотни частей, ничем более не связанных друг с другом, и каждый обрывок старается то ли исполнить своё прежнее предназначение самостоятельно, то ли вернуться обратно.
«Вернуться ли?»
Присматриваюсь внимательнее.
Ты права, огоньки разбегаются в стороны. Но как возможно разрушить единое и неделимое Кружево разума?
«Например, поманить свободой каждый из его узелков».
— Удалось оттереть пол?
Знаю, не слишком подходящее приветствие, но желать доброго дня капитану городской стражи, особенно после всего произошедшего, у меня язык не поворачивался.
— Нет. Надо будет снять верхний слой досок, если, конечно, хозяин захочет.
— Может не захотеть?
Капитан с некоторым сожалением вздохнул:
— А зачем? Ему, можно сказать, повезло, есть теперь чем заманивать зевак на кружку эля. Будет показывать въевшуюся в доски кровь и рассказывать, как в его доме умирал покаранный божьим судом убийца.
Ах, вот в чём дело... Стражник по-простецки завидует более удачливому сопернику в войне за кошельки проезжих скотогонов. Смекалисто, ничего не скажешь. Мне бы и в голову не пришло зарабатывать деньги на чужой смерти.
«А ведь это самый простой и самый легкодостижимый заработок», — мечтательно протянула Мантия.
Если убиваешь не сам, тогда конечно.
«Считаешь себя виноватым?»
А кто же тогда виноват, если не я? И дёрнул же меня фрэлл устроить это глупое представление!
«Зато какой успех».
О да. И похлопывания по плечу, и поздравления, и благодарности — всё было в полной мере. Но тот скотогон заслуживал другой смерти. Менее мучительной.
«Ты слишком добр...».
Я слишком ценю своё душевное спокойствие. Или скажешь, смотреть на разрывающееся само собой тело было приятно?
Мантия благоразумно, но ехидно промолчала.
— Именно божьим судом?
— А как же иначе? Ни вы, ни я и пальцем не дотронулись до парня.
