Перед тем как уйти, я вглядываюсь в пейзаж, нарисованный на стене в проходе. Это моя самая первая картина. Я ее нарисовала, когда мне было лет двенадцать. С тех пор я в разные годы немножко дорисовывала ее, но в целом она осталась прежней. Это вид на Лориен из окна моей спальни, который я до сих пор отчетливо помню. Убегающие холмы и поросшие травой равнины с разбросанными по ним высохшими деревьями. Толстый кусок голубой реки. Маленькие пятна краски, обозначающие химер, которые пьют у реки прохладную воду. А совсем вдалеке и на самом верху, возвышаясь над девятью арками, означающими девятерых Старейшин, стоит статуя Питтакуса Лора. Она так мала, что почти неразличима, но ошибки быть не может: это именно она — маяк надежды.
* * *
Я быстро иду из пещеры в монастырь, по дороге поглядывая, нет ли вокруг чего-нибудь подозрительного. Когда я ухожу со своей тропы, солнце уже опустилось за горизонт, и это значит, что я опаздываю. Когда я миную тяжелые дубовые ворота, колокола отбивают приветственный перезвон: прибыла новенькая.
Я присоединяюсь к остальным по дороге в спальню. Здесь есть такая традиция: встать у своих кроватей, сцепив руки за спиной, и по очереди представиться новой девушке. Я невзлюбила эту традицию с того самого дня, когда сама попала сюда: отвратительное ощущение, что меня выставляют напоказ, когда все, чего мне хотелось, это спрятаться.
В дверях рядом с сестрой Люсией стоит маленькая девочка с темно-рыжими волосами, любопытными карими глазами и мелкими, как у мышки, чертами лица. Она уставилась в каменный пол и неловко переминается с ноги на ногу. Ее пальцы бегают по поясу серого шерстяного платья с розовыми цветами. В волосах у нее маленькая розовая заколка, на ногах — черные туфли с серебряными застежками. Я испытываю к ней жалость. Сестра Люсия ждет, чтобы мы все улыбнулись, все тридцать семь, и тогда говорит:
— Это Элла. Ей семь лет, и отныне она будет жить с нами. Я уверена, что все вы отнесетесь к ней по-доброму.
Позднее разнесся слух, что ее родители погибли в автокатастрофе и она оказалась здесь, потому что у нее нет никаких других родственников.
Элла взмахивает ресницами, когда каждая из нас называет свое имя, но в основном смотрит в пол. Она явно напугана и печальна, но могу поручиться, что она из тех, на кого люди западают. Она здесь надолго не задержится.
Мы все вместе идем в церковь, чтобы сестра Люсия смогла объяснить Элле ее важное значение для приюта. Габби Гарсия стоит в конце нашей группы и зевает. Я оборачиваюсь посмотреть на нее. Прямо за Габби за светлым стеклом витражного окна на дальней стене виднеется темная мужская фигура, человек смотрит внутрь. В наступающих сумерках я едва успеваю различить его черные волосы, тяжелые брови и густые усы. Его глаза нацелены на меня, в этом нет никакого сомнения. У меня замирает сердце. Я судорожно глотаю воздух и делаю шаг назад. Все головы оборачиваются ко мне.
— Марина, с тобой все нормально? — спрашивает сестра Люсия.
— Ничего, — говорю я, потом качаю головой. — То есть да, все нормально. Извините.
У меня колотится сердце и дрожат руки. Я сцепляю их, чтобы этого никто не увидел. Сестра Люсия что-то еще говорит о том, как мы рады принять Эллу, но я слишком растеряна и ничего не слышу. Я поворачиваюсь к окну. Фигура исчезла. Нам разрешили разойтись.
Я бегу через неф и смотрю в окно. Я ничего не вижу, но вижу на снегу следы ног человека. Я отступаю от окна. Возможно, это какой-нибудь потенциальный приемный родитель, издалека оценивающий девушек, или кто-то из настоящих родителей пришел украдкой взглянуть на дочь, которую сам не может содержать. Но я почему-то не чувствую себя в безопасности. Мне не понравилось, как он на меня смотрел.
— Ты в порядке? — слышу я позади себя. Я вздрагиваю и поворачиваюсь. Аделина. Она стоит, сцепив руки ниже груди. На пальцах висят четки.
— Да, все хорошо, — говорю я.
— У тебя такой вид, словно ты столкнулась с привидением.
Хуже, чем с привидением, думаю я, но не произношу это вслух. Мне страшно после утренней пощечины, и я засовываю руки в карманы.
— Кто-то наблюдал за мной через окно, — шепчу я. — Только что.
Она искоса смотрит на меня.
— Посмотри. Посмотри на следы, — говорю я, поворачиваясь и показывая на снег за окном. У Аделины напрягается спина, и на секунду мне кажется, что она действительно озабочена. Но потом она расслабляется, идет к окну и смотрит на следы.
— Я уверена, что это пустое, — говорит она.
— Что значит пустое? Как ты можешь так говорить?
— Я бы не волновалась. Это мог быть кто угодно.
— Он смотрел прямо на меня.
— Марина, очнись. С сегодняшней новенькой здесь сейчас тридцать восемь девушек. Мы делаем все возможное, чтобы оградить вас от неприятностей, но это не значит, что какой-нибудь деревенский парень не может подойти сюда, чтобы на вас поглазеть. И не сомневайся: мы отлично знаем, как некоторые из вас переодеваются по дороге в школу, чтобы выглядеть вызывающе. Вскоре шестерым из вас исполнится восемнадцать лет, и все в деревне это знают. Так что я бы не волновалась по поводу человека, которого ты видела. Наверное, это просто какой-то парень из школы.
Я уверена, что это не был парень из школы, но молчу.
— Так или иначе, хочу извиниться за утро. Я не должна была тебя бить.
— Все нормально, — отвечаю я и думаю, не заговорить ли снова о Джоне Смите. Но решаю, что не стоит. Это бы добавило новых трений, а я хочу их избежать. Я тоскую по нашим прежним отношениям. Здесь и без того трудно жить, даже если Аделина на меня не злится.
Она больше ничего не успевает сказать. К ней быстро подходит сестра Дора и что-то шепчет на ухо. Аделина смотрит на меня, кивает и улыбается.
— Поговорим позже, — говорит она.
Она уходит, оставляя меня одну. Я вновь смотрю на следы сапог, и у меня по спине пробегает дрожь.
В течение следующего часа я хожу из комнаты в комнату и гляжу на лежащую внизу в тени темную деревню, но слоняющейся фигуры больше не вижу. Может, Аделина права.
Но как я ни стараюсь себя в этом убедить, у меня не получается.
В пикапе повисает молчание. Шестая смотрит в зеркало заднего вида. На ее лице играют отблески красного и синего.
— Нехорошо, — говорит Сэм.
— Черт, — говорит Шестая.
Яркие огни и ревущая сирена разбудили даже Берни Косара, который теперь вглядывается в заднее стекло.
— Что будем делать? — спрашивает Сэм. В его голосе слышны испуг и безнадежность.
Шестая убирает ногу с педали газа и выруливает на правую полосу.
