В коридоре он встретил Яшму. Теперь он, когда об успехах Геда с похвалой отзывались в Школе, начал относиться к нему внешне дружелюбней, но на самом деле еще больше насмехался над ним.
— Почему у тебя такой мрачный вид, Ястреб? — спросил он. — Что-нибудь неладно с твоими жонглерскими фокусами?
Гед все время старался не дать Яшме взять верх и потому, пропустив мимо ушей насмешку, сказал:
— До смерти надоели все трюки. Сыт по горло иллюзионистскими фокусами, годными только на то, чтобы развлекать знатных господ в их замках и имениях. Единственный вид магии, которому я научился здесь, на Роке, наведение света и управление природой. Все остальное — дуракаваляние.
— Но даже дуракаваляние опасно, если дурака валяет дурак, — ответил Яшма.
От этих слов Гед дернулся, как от пощечины, и двинулся на Яшму, но тот только улыбнулся как ни в чем не бывало, грациозно кивнул и удалился.
Гед глядел ему вслед, а внутри у него все бушевало от негодования. Он поклялся заставить соперника помериться с ним силами не просто в какой-нибудь магии иллюзий, а в самом что ни на есть высоком магическом искусстве. Он докажет свою правоту и посрамит Яшму. Он отучит Яшму стоять в изящной позе и снисходительно смотреть на него, презирая в душе.
Гед не давал себе труда подумать, за что его так ненавидит Яшма. Он знал только, что его собственная душа полна ненависти к этому парню. Остальные ученики вскоре поняли, что ни ради развлечения, ни всерьез им не под силу состязаться с Гедом, и говорили о нем _ кто с похвалой, а кто и не без зависти, — что он прирожденный волшебник и поэтому не дает положить себя на лопатки. Один только Яшма никогда не хвалил его, но и не избегал — он смотрел на него свысока и улыбался. Поэтому Яшма стоял как бы особняком _ это был соперник, которого надо было во что бы то ни стало одолеть.
Гед не видел — или не хотел видеть, — что в соперничестве, которое он пестовал и подогревал в себе, таилась опасность, скрывалось то темное, о чем не раз предупреждал Магистр Ловких Рук.
Когда он не был ослеплен яростью, то прекрасно понимал, что пока еще не может состязаться с Яшмой, да и ни с кем из старших мальчиков, и тогда он продолжал спокойно учиться и все шло своим чередом. К тому же занятий летом было немного и оставалось больше времени для спорта: соревнований волшебных лодок в гавани, состязаний в иллюзии во дворах Главного Дома или долгими вечерами в рощах, вольных игр в прятки, где оба — и тот, кто прячется, и тот, кто ищет, — были невидимы, и одни лишь перекликающиеся голоса и смех среди деревьев неслись вслед увертывающимся неярким огонькам. Затем пришла осень, и школяры снова взялись за учение, осваивая новую для них магию. Первые месяцы в Школе на Роке, наполненные бурными переживаниями и чудесами, пролетели незаметно.
Но зимой все изменилось. Вместе с другими семью мальчиками Геда послали через весь остров на самый северный мыс, где стояла Одинокая Башня. Там жил Магистр Именований, чье имя — Курремкармеррук — ничего не значило ни в одном из известных языков. Вокруг Башни на расстоянии нескольких миль не было ни одной фермы, ни одного дома. Она мрачно высилась над северными утесами, серыми были тучи над зимним морем, и бесконечными казались списки, ряды и категории имен, которые полагалось выучить до того, как в полночь выцветут чернила и лист пергамента снова станет чистым. В Башне было холодно, полутемно и не слышалось ни единого звука — разве что скрипнет перо Магистра или вздохнет какой-нибудь незадачливый ученик, которому до полуночи предстоит вызубрить название всех мысов, конечных точек, заливов, проливов, бухт, каналов, гаваней, мелей, рифов и скал у берегов Jloccoy, маленького островка в Пелнишском Море. И если ученик будет роптать, Мастер может, ни слова не сказав ему, увеличить список, и не преминет напомнить при этом, что «всякий, кто хочет стать знатоком моря, должен знать истинные названия каждой капли в этом море». Гед порой вздыхал, но не жаловался. Он понимал, что в этом подчас скучном и не имеющем конца постижении истинных названий всех мест, всех вещей, всех существ лежит, как драгоценный алмаз на дне сухого колодца, та самая сила, о которой он так мечтал, потому что магия как раз и заключается в правильном обозначении вещей. Так сказал им Куррем-кармеррук в первый их вечер в Башне. Он никогда больше не повторял этого, но Гед не забывал его слов.
— Многие выдающиеся маги, — сказал Магистр, — всю жизнь были заняты поисками истинного и единственного имени одного какого-то предмета, имени, затерявшегося или сокрытого в языке сказаний и песен, ворожбы, колдовских чар и заклинаний. Слова эти, сокрытые и измененные, прячутся среди хардских слов. Так, например, морская пена зовется «сакиен», это слово составлено из двух слов Древнего Наречия — «сак», что значит «перо», и «иниен» — море. Пена — оперение моря. Но нельзя заколдовать пену, назвав ее «сакиен». Необходимо назвать ее истинное имя на Древнем Языке «эсса». И это может сделать любой, кто знает хотя бы несколько слов на Древнем Наречии, а маг знает их множество. Однако есть еще великое число неизвестных слов, часть которых была утрачена на протяжении веков, а часть либо сокрыта, либо ведома одним лишь драконам и Древним Магическим Силам Земли. А есть и такие имена, которых не знает ни одно живое существо. И никому из людей не под силу выучить все слова, ибо язык этот бесконечен.
В этом есть свой смысл. Море, как мы знаем, зовется «иниен», а море, которое мы называем Внутренним, на Древнем Наречии тоже имеет свое название. Но поскольку ни одно творение не может иметь двух истинных имен, «иниен» означает только «все моря, за исключением Внутреннего». И это слово, конечно, имеет более широкий смысл, так как существует бесчисленное множество морей, заливов и проливов, и у каждого есть свое название. И если бы какой-нибудь безрассудный морской маг попытался заколдовать шторм или успокоить весь океан, в свое магическое слово он должен был бы включить не только слово «иниен», но и названия всех проливов и заливов Архипелага, все Пределы и какие-то области, где имена уже не действуют. Именно это дает силу творить магию и в то же время ее ограничивать. Маг может управлять только тем, что близко к нему, тем, что он может назвать точно и полностью. И это хорошо. Будь все не так, злонамеренность имеющих власть и безумие мудрецов заставили бы их давно искать возможность изменить то, что не должно быть изменено, тогда неизбежно нарушилось бы мировое Равновесие. Утратившее Равновесие море захлестнуло бы остров, где и так мы живем в постоянном страхе, а голоса и имена были бы навеки похоронены в безмолвии древней пучины.
