— Ты все получишь, чавора, и мне не нужны твои деньги.
— Почему, господин Зашквар?
— Дром Баро, человек-сосед. Знаешь, что это?
— Ну… «Дром» — дорога, «Баро» — большой. Так вы называете Путь, да? Колесо Жизни. Великую Реку. Да, кажется, я понял, господин Зашквар. Я знаю, что такое Дром Баро.
— Не говори мне «господин», человек-сосед. Да и никому не говори, ты же теперь знаешь, что такое Дром Баро. — снова на мгновение холодно улыбнулся ракшас. — Дром Баро привела меня в это кресло. Дром Баро привела тебя в эту дверь. И ты принес самые лучшие рекомендации, человек-сосед. Знаешь, какие? — ракшас опустил взгляд и упер его в Маратовы зрачки. Снова перешел на зыганский: — Жужы рат. Рувэскрэ ило.
Марат машинально перевел: «жужи рат» — «чистая кровь»; с «рувэскрэ ило» было похуже, «ило» — «сердце», но что такое это «рувэскрэ»… Однако вопроса не задал, решив спросить о значении слова того парнягу, который встречал.
Ракшас неуловимым движением поднялся и взял со стола узелок, протянув его Марату:
— Иди и сделай то, о чем договорился с Мертвыми, или то, что должен.
— Это разные вещи, Зашквар?
— Не знаю. Как ты пройдешь по Дром Баро отмеренные тебе шаги, не знает даже она. Иди, я устал сдерживать тебя, ты давишь.
— Я давлю?! — изумился Марат. — Это ты давишь на меня, Зашквар, так, что у меня едва по ляжкам не потекло, когда я стоял за дверью, да и сейчас я чувствую себя как после стакана спирта! И видишь ты меня насквозь — вон, и про вампира, и про мое поручение…
— Ничего я не вижу, человек! — хрипло засмеялся ракшас. — И едва отодвинул твою аджну-баха, когда ты подошел к дверям! Ты не слушаешь, когда тебе говорят — жужы рат, рувэскрэ ило! Ни один из известных мне Знающих не сможет «смотреть» тебя, человек… Туте ракшазэ якха.
— А как же ты узнал…
— Ничего я не узнал. Я лишь знал, что ты придешь, я узнал это еще до того, как первая изба встала на этом холме, вот так, человек… А про Мертвых и твой с ними договор — не о чем говорить. Я живу очень давно, ты не сможешь себе даже представить, сколько. Много имен назад меня называли и Годявир Шэро, и понять про тебя было совсем нетрудно: недавно в той стороне кто-то открывал и кормил кровью проклятую Шылалы Балвал, которой ты воняешь до сих пор. Достроить остальное — пустяки… Иди же.
— Прощай, Зашквар. Прими мою благодарность и уважение.
— Прощай, человек.
Глава шестая, в которой герой сперва бездельничает, шляется по городу, прикидывается Промокашкой и пристает к мальчикам, а потом наконец-то перестает околачивать и работает
Вымотанный получасовой беседой со старым ракшасом, Марат продрых до ранней обедни; да и встав, не сразу проснулся — пока не сошел вниз и не выпил криво сваренного, как заведено на Мусорскве, кофе. В кабаке было самое глухое время: ранний народ уже съел пироги да каши и свалил обтяпывать свои командировочные делишки, до обеда — как до Сяйны раком. Преодолев осторожность, Марат подозвал полового и пообещав «ежли тухлятину учую, в багно по плечи», заказал солянку и заячью спинку. Заранее отмазавшись, что шеф-повара пока нет, половой убежал.
Марат достал из-за пазухи ракшасов узелок и развязал. Разложив содержавшиеся в нем предметы, проверил, медленно водя над ними ладонью. Да, все как просил — вот Волчья голова, и сильная какая, аж пальцы покусывает; Иудино семя — хорошая штука: когда беседуешь с козлом, намеревающимся тебя вложить, у него на щеке начинает засос светиться. Его же Зеркало, носишь под рубахой промеж лопаток — и со спины тебя не видать. Ну, не то, чтоб совсем, но отводит — главное войти, и самая натасканная охрана за тобой носиться не станет. Обычные соглядатайские феньки, но лучшего, Магрибского качества — из пальцев мумий… Ого, из ногтевых фаланг, надо же. Ногтевые сильнее прочих многократно; и тех-то не найти, дрянью все вокруг банчат. Да, надо сказать, зыган не пожопился… Интересно, че он там про мою аджну-баха болтал, правда-нет ли? Блин, ежели правда, то эти симпатичные штучки я сам поновлять смогу. Классно бы. Ладно, сначало дельце изладим…
Марат удовлетворенно собрал артефакты и спрятал узелок за пазухой. Грех с таким обеспечением не сработать, да… Все равно, что если бы для исполнения заказанного человечка ядреный гриб тебе бы заказчик подогнал.
Оставалась самая простая, она же самая сложная часть — выход и внедрение, с их предварительной информационной подготовкой. Свистнув полового, испуганно затрясшего башкой — типа скоро уже, вот-вот сготовят! и успокоив — не о том, типа, речь, Марат зарядил его за деловой газетой — нельзя лажануться в базаре за торговые штучки.
… Так, биржа, ага, чем банчим-то… Масло, масло, масло… Одно масло… И все масляные дома — гляди-ка, одни йоббиты да эльфы в правлениях. Ну, это везде так; чем там еще край славен? Немножко воинского припасу… Хотя как «немножко» — вона че, перешибают ляпоту-то эльфам, перешибают. Чревато это дело, как не боятся… Так, по мануфактуре один сяньский да османский ввоз — самим лень, видать. Оба-на! Половина жрачки из-за бугра! Хотя… — Марат вспомнил виденную по дороге картину — океан грязи без дорог. — Не больно-то и удивительно… Перешел к финансовому разделу… Ну-ну. Дело Хавроди живет и крепнет… Конечно, той, времен Смуты, беззастенчивой вакханалии азарта уже нет — разве что оставленные для антуражу мелкие фармазонщики,… вон, глико-ся: Дурекс, спред пять пипсов, плечо до Луны… Без проскальзывания, надо же… Однако развлекались на старинный оркский манер немногие менялы — основная масса игроков и денег старательно возводила трубу, собирающую с рынка всю пенку и улетавшую куда-то туда. Вот так, именно «туда» — никто не мог конкретнее определить то место, где пропитывает собой землю оркская пенка, а потому базарить об этих абстракциях немного в падлу. В цене конкретика — подвел к трубе, та вдохнула; пока летит — откусываешь. Много откусил — молодец, мало — лошина березовый; лох — это «дырка» по йоббитски, дырка ты, значит… Вообще, финансовое наречие — как блатная музыка, не поймешь, где одно началось, а другое кончилось.
Прервавшись для приема сготовившейся пищи, Марат забил исфаханского и продолжил, уже пытаясь очертить круг возможных клиентов. Наконец, неопределенно хмыкнув, достал акинавца и высек из газетного листа колонку набранных петитом объяв.
— Эй, ряз-занския-я, счет давай! И ступай на улицу, извозчика смекни…
Седок попался хоть куда. Намотал изрядно, только по не очень хорошим местам — то шалман на Хырышавке, то мусарня в Брытееве, даже в известную всей Мусорскве нехорошую кофейню на Дверской заезжал. Один раз даже напугал — где-то в Шмарьинских переулках соскочил вдруг, да в проходняк! Но не успел извозчик толком расстроиться, как седок вернулся с каким-то маленьким узелком, сопровождаемый истошным визгом из подворотни. Влез, приказал в центр, где и расплатился не торгуясь.
