— Катался на плоту, — ответил Гарион, изо всех сил делая вид, будто ничего не произошло.
— На плоту? На плоту?!! Кто тебе позволил?!
— Ну, — нерешительно начал Гарион, — мы только…
— Ты только, что?!!
Мальчик беспомощно уставился на тётку. Она, тихо вскрикнув, неожиданно обняла его и прижала к себе, едва не задушив.
На мгновение у Гариона мелькнула мысль рассказать тёте о странном, не имеющем тени всаднике, холодно наблюдавшем, как он тонет, но знакомый сухой голос в дальних глубинах души предупредил, что для исповеди сейчас не время. И мальчик почему-то понял, что отношения между ним и чёрным человеком касаются только их двоих, но неизбежно наступит время, когда они встретятся лицом к лицу. Сказать сейчас тёте о всаднике означало впутать её в нехорошую историю, а этого Гарион не хотел и, сам не понимая почему, знал, что тёмный всадник — враг; мысль эта была несколько пугающей, хотя одновременно странно будоражащей.
Гарион не сомневался, что тёте Пол ничего не стоит разделаться с пришельцем, но ощущал почему-то, что тогда он потеряет нечто очень личное и по какой-то причине важное. Поэтому он решил промолчать.
— Ничего особенно опасного не было, тётя Пол, — довольно неубедительно утешат он, — я только начал учиться плавать! Просто не повезло — ушиб голову об это бревно!
— Да, но ты сильно ушибся, — строго ответила тётя.
— Ну, не так уж сильно. Через минуту очнулся бы.
— Вряд ли, учитывая обстоятельства, ты имел бы эту минуту! — резко оборвала тётя.
— Ну… — промямлил он, но благоразумно решил дальше не продолжать.
Это происшествие положило конец свободной жизни Гариона. Тётя Пол заперла его на кухне, где пришлось познакомиться с малейшими царапинами и вмятинами на всех чайниках и горшках. Однажды он подсчитал, что каждую посудину приходилось мыть не менее двадцати одного раза в неделю. Почему-то получалось так, что тётя Пол не могла даже вскипятить воду, не запачкав две три кастрюли, и Гариону приходилось начищать их до блеска Мальчик до того возненавидел унылый труд, что серьёзно подумывал сбежать с фермы.
Осень подходила к концу, погода всё ухудшалась, поэтому остальных детей тоже не выпускали на улицу, так что жизнь была не так уж плоха Рандориг, конечно, постоянно находился в обществе мужчин, и ему давали ещё более тяжёлую работу.
Гарион, едва удавалось ускользнуть, бежал к Забретт и Доруну, но им теперь наскучило прыгать сверху в сено или прятаться в стойлах и овинах. Взрослые быстро замечали, если детям нечего было делать, и тут же давали какое-нибудь поручение, так что чаще всего приятели находили местечко и просто беседовали — вернее, Гарион и Забретт молча слушали непрерывную трескотню Доруна. Этот маленький проворный мальчишка совершенно не был способен посидеть спокойно хоть минуту и мог часами болтать о пустяках, причём одно слово обгоняло другое.
— Что у тебя за метка на руке, Гарион? — спросила как-то Забретт одним дождливым днём, прерывая назойливое щебетание Доруна.
Гарион в недоумении оглядел абсолютно круглое белое пятно на ладони правой руки.
— Я тоже заметил, — вмешался Дорун, перебивая самого себя на полуслове, — Но Гарион ведь вырос на кухне. Наверное, обжёгся, когда был маленьким, ну, знаешь, потянулся за чем-нибудь горячим, прежде чем успели остановить. Клянусь, тётя Пол ужасно рассердилась, потому что её разозлить ничего не стоит, и она действительно может…
— Она всегда была, — сказал Гарион, проводя пальцем по пятну; раньше ему не приходило в голову присматриваться к метке. Она занимала всю ладонь и при определённом освещении отсвечивала серебром.
— Может, это родимое пятно? — предположила Забретт.
— Бьюсь об заклад, ты права, — тут же вмешался Дорун. — Я как то видел человека с багровым пятном во всю щёку — один из тех, кто приехал, чтобы увезти с полей репу. Во всяком случае, я сначала подумал, он где-то заработал синяк, наверное, здорово подрался, но потом заметил, что это не синяк, а, как только что сказала Забретт, родимое пятно. Интересно, как они появляются?
Этим же вечером, уже лёжа в постели, Гарион спросил тётю, протягивая руку:
— Что означает эта метка, тётя Пол? Расчёсывая длинные тёмные волосы, она мельком взглянула на руку мальчика.
— Не волнуйся, ничего особенного.
— Я и не волнуюсь. Просто интересно. Забретт и Дорун считают, что это родимое пятно. Они правы?
— В общем то да.
— У кого-то из моих родителей тоже была такая метка?
— У отца. В его роду у многих такие.
И неожиданно странная мысль пришла в голову Гариону. Сам не зная отчего, он протянул руку и коснулся белого локона на лбу тёти Пол.
— Это что-то вроде седой пряди у тебя в волосах?
Он почувствовал, как ладонь будто закололо крохотными иглами, а в мозгу приоткрылось некое окошечко: такое чувство, словно годы развёртывались перед глазами бесчисленной чередой, похожей на безбрежное море клубящихся облаков, и вдруг — острее, чем удар ножа, — пришло ощущение бесконечно повторяющейся потери, невыразимой скорби. Потом появилось его собственное лицо, а за ним — много других, старых и молодых, по-королевски гордых и совсем обыкновенных, а ещё дальше, в тени, почему-то больше не глупое, как обычно, лицо господина Волка. Но сильнее всего нарастало в мальчике сознание неземного нечеловеческого могущества, силы несгибаемой воли.
Тётя Пол рассеянно наклонила голову.
— Не надо так делать, Гарион, — приказала она, и окошко в мозгу захлопнулось.
— Что это было? — спросил мальчик, сгорая от любопытства и желания снова распахнуть его.
— Простой фокус.
— Покажи, как!
— Не сейчас, Гарион, мальчик мой, ещё рано, — прошептала тётя, сжимая ладонями его щёки. — Ты пока не готов. Спи.
— А ты не уйдёшь? — спросил он, почему-то испугавшись.
— Я всегда буду с тобой, — пообещала тётя, покрепче укутывая его одеялом.
И снова начата расчёсывать длинные густые волосы, мурлыча странную незнакомую мелодию красивым бархатистым голосом; и под это пение мальчик незаметно уснул.
С тех пор даже он не часто видел белое пятно на ладони — приходилось выполнять столько грязной работы, что не только руки, но и лицо, и одежда были вечно черны.
***
Самым главным праздником в Сендарии, да и во всех западных королевствах, был Эрастайд. Много веков назад в этот день семь богов соединили руки, чтобы создать мир, произнеся лишь одно слово. Эрастайд праздновали в середине зимы, и поскольку на фермах в это время не много работы, вошло в обычай справлять этот праздник пышно, целых две недели, с играми и подарками и небольшими представлениями, прославляющими богов. Последнее, конечно, было затеей Фолдора.
