Ознакомительная версия.
Вот еще немного — и подскажет ей новая силушка, где припрятан бел-горюч камень Алатырь. И встанет на него Алена босыми ногами, и удержится на шероховатой шкурке, похожей на застывшую серую пену, и, пропустив сквозь себя идущую из глуби земной в глубь небесную силу, возвысится над всеми, как дуб булатный со стволом булатным, и ветвием булатным, и листвием булатным!.. О-о-о, неуязвима она станет и непобедима!..
Застонала Алена от восторга предвкушенья.
И отозвался камень Алатырь.
Словно дрожь по нему прошла, всколыхнув застывшую пену, и по воздуху до Алены докатилась.
Она увидела камень — Рязанка, зная ее неспособность к угадыванью, даже не потрудилась его прикрыть хоть рогожкой, а просто сунула за прислоненное к стене в сенцах большое корыто.
Камень лежал, и под ним был узкий, еле руке протиснуться, колодец, и по тому колодцу медленно шел вглубь черный ком, а ровный свет от камня продвигал его, невзирая на сопротивление, всё далее и далее.
Если вооружиться силой камня Алатыря — вверх дном Москву поставить можно! Все клады заговоренные из земли вызволить, все наряды скупить да в свои сундуки запереть! Дунюшку… да что Дунюшка! Разве она — царица? Жалкая, брошенная, всего лишенная — и мужа, и сыночка, кто она? И что у нее от прежнего величия осталось?..
Спросила себя Алена — и поняла вдруг, что осталось у Дунюшки. Та — любила! Бестолково любила, по-бабьи, и хоть могла понять умом, что нужно бы бросить блудного мужа на произвол судьбы, а самой скрыться вместе с сыном, а сердцем допустить этого не пожелала. Вот и сейчас, сию минуточку, сидит всеми брошенная, на постриг обреченная государыня Авдотья Федоровна в тоскливых своих царских покоях и — любит…
Черта ли в такой любви?..
Коли встать на Алатырь, да налиться от него ослепительной, острой, пронзительной, булатной, всепобеждающей красой, да явить эту красу миру, да повести оком, да поиграть плечом!.. Может, для того и была диковинная встреча на Девичьей улочке, чтобы приоткрыть Алене ее будущее?..
И встала мысленно Алена на камень Алатырь, и увидела, как дорожки от него разбегаются, и прелесть тех дорожек была в том, что по всем по ним можно было идти одновременно. На первой, главной, врагам, Милославским с Хитрово, мстить кроваво, на второй, тоже главной, с Владимиром да с Анисьей поквитаться, упечь Анисью куда-нибудь в сибирскую украину, тогда и он покорится, на третьей дорожке богатство себе отыскать, на четвертой — над всеми людьми возвыситься, и есть у непобедимой ведуньи такая возможность!..
Вдруг Алена негромко ахнула.
Она поняла одиночество Рязанки.
Видно, сила, переданная в смертный миг, наконец-то обжилась и заговорила без голоса.
Степанида могла за версту учуять именно того мужика, который даст ей бабье счастье, могла и приворожить столь крепко, чтобы глядел, да не замечал ее кривого ока, могла — и Алена теперь могла то же самое ничуть не хуже. Да только не желала. Гордость не дозволяла! Было в этом для нее некое унижение, было это для нее всё одно, что над связанным измываться…
И гордость та вместе с силой в Алену вошла.
Как будто не в эту ночь, а всю жизнь Степанида на камне Алатыре стояла, выпрямившись, и не могла нагнуться, чтобы подобрать с земли хоть грош медный. Ниже ее достоинства было спину гнуть — вот какая созрела в ней гордость, обременяющая душу многими ненужными вещами — брезгливостью к хитреньким бабьим затеям, неуважением к богатству, предпочтением честного одиночества…
Дико стало Алене. Поняла она, что от многого в жизни заставит ее отказаться этот предсмертный подарочек. И от Владимира — прежде всего. Злость Аленина скрутит его в бараний рог — это да! Этого уж не миновать. А гордость не позволит от скрученного целованье принять…
Будь ты неладна, покойница Рязанка… Вот и помирала бы с этой гордостью. Нечего такие подарки передавать… Вот уж воистину — бери мое добро и горе-злосчастье в придачу…
Малая, но чуткая сила Рязанки между тем трудилась, пробуждала в Алене зрение, нюх и еще что-то, владеющее каждым прозрачным волоском на коже. Вдруг ощутилась разноголосица травных запахов от пучков, развешанных по стене возле печки. Особо протянулась струйка от невзрачных корешков, и словно голос подали те корешки — уймись, свет, успокойся…
Не успела Алена сердито осмыслить, в какое положение поставила ее ведунья, ею же и погубленная, как почуяла — за стеной кто-то стоит. Кто-то пришел ей в ноги поклониться, власть ее над собой признать. Ежели есть запах у покорности — то прошел он сквозь бревенчатую стену и ощутился явственно.
Возликовала сдуру Алена — ведь на поклон мог прийти только один человек, Владимир, ведун затравленный и непокорный. А коли сам пришел — так ведь и принять не грех? Ущерба-то гордости не выйдет?..
Выпрямилась Алена во весь росточек, руками волосы огладила, обернулась, ища, чем голову покрыть. Раз она не девка более, а баба, то надо бы плат, коли не кику.
Однако пришло ей в голову иное — ведь жена перед мужем и простоволосой является, не ложиться же в постель — да в кике! И видел же ее Владимир этой ночью в одной сорочке и с распущенной косой. Ну так пусть понимает: не миновать ему Алены!
Она вышла в сенцы на крыльцо, обвела взглядом двор — и окаменела, приоткрыв рот.
Стоял посреди двора, широко расставив лапы и набычившись, здоровенный волчище, красоты неописуемой, его густая и жесткая шерсть под луной сверкала, топорщась на воротнике, как драгоценное, «городками» плетенное кружево из льняной нити с пряденым серебром…
Стоял он, опустив крупную голову, как бы покорность изъявляя, и был он широк в груди, и малость криволап, и сила в нем чудилась, и норов бешеный, и много иного, необъяснимого. Залюбовалась Алена тем, кто пришел на смену птице Гагане, но оборвалась ее радость мыслишкой коротенькой: за иголкой было яичко, за яичком — пташка, за пташкой — волк, ну а за волчищем-то кто?
Эта тревожная мысль тоже как бы не ей принадлежала, а голосом Рязанки в голове наметилась, пробежал голос по быстро сменившим друг друга картинкам (иголка, в летник воткнутая, да яичко, по воздуху летящее, да Гагана, когти растопырившая…) и вопросом обернулся.
И ужаснулась Алена, и замахала на волка руками, и кинулась прочь — в избу, под защиту образов.
Сурово, ох, сурово глянули на нее темные образа!
И повалилась она, вся дрожа, на колени, и уставилась с надеждой на темные лики, но строго и скорбно смотрели они мимо Алены.
Она, отвернувшись, съежившись на полу и зажмурясь, попыталась призвать Спаса Златые Власы, но не явился и Спас. Одно черное пятно, бледным золотом расчерченное на диковинные фигуры, было под тесно сжатыми веками. А когда открыла Алена глаза — то как бы впервые увидела тело погубленной Рязанки, наставницы своей, помощницы своей, что из-под смертного проклятья ее вывела…
Ознакомительная версия.
