— Что за дела, Француз? Мочи его! — пробормотал себе под нос Вася.
А графиня, наблюдая за перемещением серых балахонов, прошептала:
— Ох не нравится мне это!
Илья, бочком подобравшийся к Даше, нервно произнес:
— Что он тянет? Они же сейчас построятся!
Даша не отозвалась: она в ужасе следила за комплектованием змеиной Пирамиды. На верхней скамье, опоясывающей конус, стояли двое: директор школы Иван Зотов и американский сенатор Рой Колмен — «глаза Змея». На скамью вторую сверху взобрались трое: Марья Шлыкова, Элен Вилье и Сато Абэ — «клыки Змея». Здесь не хватало четвертого — Виталия Лосева, мир праху его. Даша заметила, что японец, стоящий на скамье, бросает тревожные взгляды на своего младшего брата. Но Такэру и не смотрел в его сторону: он всецело был поглощен поединком Мангустов.
Илья толкнул Дашу локтем:
— Нельзя дать им построиться! Надо что-то сделать!
— Нет, — глухо отозвалась Даша, — надо выждать.
На третьей сверху скамье, посчитала она, расположились пять человек — все незнакомые. С бароном Мак-Грегором их было бы шесть, а должно быть восемь. «Хребет Змея» тоже неукомплектован. На скамье второй снизу в серых балахонах собрались таланты, приобретенные фондом Родригеса. Среди них Даша узнала супругов Манько и художника Федора Ляха. Всего семеро — негусто, поскольку в первом кольце Змея должно быть шестнадцать человек. И наконец, на самой нижней круговой скамье разместилось двадцать семь балахонов вместо тридцати двух: значит, во втором кольце Змея тоже некомплект. Даша не представляла, насколько эти пробелы уменьшают могущество змеиной Пирамиды, однако вздохнула с некоторым облегчением.
В гробовом молчании люди в серых балахонах застыли на пятиярусном сооружении. Лишь вершина усеченного конуса пустовала. Но недолго. Виктория Бланш вспорхнула вдруг с крыльца и понеслась по воздуху к своей Пирамиде. Ее короткое светлое платьице трепетало на прохладном ветру, а золотистые волосы искрились на солнышке. Она была словно ангел самой последней современной модели. И Вася, задравший в изумлении голову, казалось, сигналил ей своими золотыми зубами.
И вновь Родригес усилил атаку. Натиск его, даже по меркам Мангустов, сделался просто бешеным.
— Всё, Ученик! — прохрипел он по-испански. — Порезвились — хватит!
— Согласен, — ответил по-испански Глеб, закатив ему оплеуху.
Родригес пошатнулся, но устоял.
Виктория Бланш меж тем опустилась на вершину конуса и простёрла к небу руки. Люди в серых балахонах надвинули капюшоны на лица.
Губы Родригеса искривились в злобной усмешке.
— Вы упустили шанс, лорд Грин! — крикнул он, бросаясь в отчаянную атаку.
Но Глеб, уклонившись, опять оказался у него за спиной.
— Прощай, Неудержимый, — произнес он тихо, и пальцем пробил Родригесу височную кость.
Дон Хуан рухнул замертво.
Охранники Грачева испустили разочарованный вздох.
— Ништяк, Француз! — выкрикнул Вася.
В этот момент Виктория Бланш и серые балахоны запели заклинания. Глеб обернулся в их сторону.
— Наконец-то, — буркнул он и зашагал к змеиной Пирамиде.
Заклинания серых балахонов звучали на каком-то неизвестном, вероятно, древнем языке, и громкость пения, а также его страстность заметно нарастали. Движение Глеба к Пирамиде замедлилось. Он вдруг споткнулся, встал и споткнулся опять. Над усадьбой Дмитрия Грачева стали собираться тучи, которые на глазах густели, будто набухая гноем.
Митька Грач и его охранники, обхватив руками головы, попадали на землю. Следом за ними повалился Вася златозубый. Графиня держалась несколько дольше, но вскоре и она с возгласом «Господи Боже!», заткнув себе уши, опустилась на корточки. На ногах оставались только Стас, Илья и Такэру, на запястьях которых начали светиться часы, и Даша, у которой на пальце зеленым светом горело колечко-вьюнок. Но у каждого из них четверых голова болела так, что казалось, вот-вот расколется.
— Ребята, пора! — крикнула Даша.
Такэру, Илья и Стас бросились к белому «фольксвагену».
Пение серых балахонов тем временем становилось все более жутким. Виктория Бланш стояла на вершине конуса, окутанная багровым сиянием, а небо над ее головой сделалось непроглядно черным.
Глеб пытался идти к Пирамиде, но каждый шаг давался ему с неимоверным трудом. В воздухе не ощущалось ни ветерка, но перо на шляпе Глеба трепетало, а синий плащ, точно пластырь, облепил его тело. Глеб словно попал в какую-то вязкую жидкость. «Все равно я подойду, — бормотал он, напрягая силы. — А уж когда подойду, Змея…» Но силы его были на исходе. За свои двести тридцать два года Ученик подобного еще не испытывал и не ведал предела своему могуществу.
Стас и Такэру вытащили из «фольксвагена» стереоколонки. Илья возился внутри кузова, подсоединяя провода к генератору. Даша ожесточенно массировала себе виски. Колечко на ее пальце светилось все более тускло, а головная боль усиливалась.
— Мужики, быстрей! — поторопила она. — Что вы там закопались?!
— Лосева, не ори под руку! — огрызнулся из „фольксвагена“ Илья.
— Мы сейчас! — оправдывался Такэру. — Там рычажок заклинило!
— Только бы сработало! Только бы сработало! — как молитву бормотал рыжий, ставя усилитель на газон.
Тем временем Глеб, точно под наркозом, сделал нетвердый шаг и провалился вдруг в землю по колено. Кое-как вытащив ногу, он шагнул — и опять провалился. Серые балахоны пели заклинания, и хор их звучал торжествующе. Глеб вытащил ногу, оставив в земле ботфорт, шагнул… и на сей раз провалился по пояс. Выбраться он уже не мог. Более того, он медленно продолжал погружаться. В голубых глазах Виктории Бланш заплясали всполохи адского пламени.
Глеб погрузился в землю по грудь.
И тут из стереоколонок, расставленных на газоне, хлынула музыка. Во всю мочь. Диксиленд брызнул всеми цветами радуги. И негритянская певица Элла Фитцджеральд запела «Хэлло, Долли!». Вселенная, казалось, вздрогнула и притопнула ногой.
Серые балахоны продолжали петь заклинания, и в глазах госпожи их, Змеи, полыхал багровый огонь.
«Хэлло, Долли!» — пела гениальная негритянка, что в переводе на русский означает: «Друзья узнают, друзья придут…» А по-английски «Хэлло, Долли!» — и всё тут.
«Хэлло, Долли!» — неслось из динамиков.
На второй скамье снизу два прислужника Змеи откинули с лиц капюшоны. Это были супруги Манько. Колени их задергались в ритме диксиленда, и ноги мастеров бального танца сами собой принялись вдруг отплясывать чарльстон. Это была, так сказать, первая ласточка, вслед за которой серые балахоны один за другим стали сбиваться с такта своего пения.
