Воспоминания потекли, как река. Его первая охотничья вылазка, первые несколько дней в дикой, нетронутой цивилизацией стране… Сознание его еще не успело перестроиться, и грубая трапперская куртка все еще пахла городской гарью.
Ощущение времени, как потока частиц — бесценных минут, часов, дней, которые нельзя растрачивать понапрасну — заставляло Калли ускорять шаги, гнало дальше и дальше, в чащу буша. Чувство ограниченности и пределов возможностей заставляло его помнить о бремени рюкзака и винтовки. А груз неосуществленных притязаний заставлял точно рассчитывать, чего будут стоить добытые им шкурки. Поэтому первые несколько дней он чувствовал себя пришельцем на чужой территории, он был непрошенным гостем среди скал, деревьев, узких тропинок, перевалов и белоснежных горных пиков.
Но подобно постепенно выветривающемуся запаху городской гари, через несколько дней мало-помалу начали рушиться психологические барьеры. С каждым новым утром, когда он просыпался под открытым небом, с каждым ночным костром Калли внутренне изменялся. К концу четвертого дня он уже слился с первозданной природой. Вернее, был ею поглощен. Он больше не воспринимал время состоящим из минут и часов — Калли плыл сквозь него, спокойно, естественно, подобно планете, совершающей годичный круг своей орбиты.
Расстояние, которое он проходил от одного горного кряжа до другого, темно-синего и туманного на фоне голубого неба, казалось ему одним великанским шагом, и Калли совершал их лениво, мерно, сквозь череду восходов и закатов. Ноги его научились шагать автоматически, самостоятельно.
Потом, наконец, начали замедляться мысли. Калли уже не шел, а словно плыл, перестав ощущать вес рюкзака и винтовки, и мысли его становились длинными и ленивыми, как переход от одной гряды к другой…
Погрузившись в воспоминания, О’Рурк почти не заметил, как прошли пять следующих дней. Он едва ли заметил, что дверь комнаты открывалась и закрывалась теперь с почтительной осторожностью, а еда стала вкуснее и разнообразнее. Но пришло утро, когда внутренние часы Калли подали тревожный сигнал, и он вернулся к действительности — наступил шестой день. Время истекло — а Листром не появился.
Он сел и принялся за только что принесенный завтрак. О’Рурк чувствовал, что засиделся, и теперь перспектива активных действий казалась ему очень привлекательной. Позавтракав и приведя себя в порядок, он присел на койку и мысленно пробежался по всем этапам и поворотам своего плана, словно боец, который перед атакой проверяет, заряжен ли автомат.
Наконец, удовлетворенный — кажется, он ничего не упустил — Калихэн подошел к двери и забарабанил в нее кулаком.
Казалось, стука никто не слышит, хотя Калли грохотал изо всех сил.
— Охрана! — гаркнул он. — Охрана! Откройте! Мне нужно поговорить!
За дверью послышались голоса, но ее все равно не открыли. Постучав еще немного, О’Рурк вернулся к койке, присел и стал ждать.
Минуты три спустя щелкнул замок, и дверь распахнулась. В проеме стояла обычная троица охранников. Один, с сержантскими нашивками на рукаве, тяжело дышал, словно ему пришлось пробежать изрядное расстояние, чтобы присоединиться к двум остальным. Все трое смотрели на Калли.
— Что… — сержант перевел дыхание. — Что случилось, господин Уэн?
Его вежливый тон очень сильно отличался от холодного презрения, с которым полицейские относились к Калли в первые дни. Слухи, отметил про себя Калли, в самом деле начинают просачиваться.
— По-вашему, я должен сидеть и смотреть на голые стены? — сердито сказал он. — Неужели нельзя принести мне почитать… или еще что-нибудь, чтобы занять время?
К этому времени сержант успел отдышаться.
— Все что угодно, сэр. Таков приказ. Все, что угодно… В разумных пределах. Вы только скажите, что вам принести…
— Несколько фильмокниг и просматриватель, — сухо сказал Калли. — И колоду карт — это можно устроить? Я бы поиграл сам с собой в приграничный бридж, если уж больше делать нечего.
— Конечно! Непременно! — отозвался сержант, доставая из нагрудного кармана черный служебный блокнот и стило. — В конце есть чистые страницы. Вырвите и запишите все, что вы хотели бы получить. Мне придется утвердить ваш список — но это займет лишь пару лишних минут.
Калли поднялся, взял стило и блокнот, вырвал полдюжины чистых листочков, составил список из нескольких книг, включив туда же колоду карт, потом, словно вспомнив, добавил просьбу о свежих выпусках новостей. Листочек он вместе с блокнотом вручил сержанту.
— Я пометил там… колода должна быть в шестьдесят карт, такие делают у нас в Приграничье. В Нью-Йоркском комплексе когда-то был магазин импортных товаров, там такие колоды продавались. Чтобы играть одному, нужно четыре джокера разных цветов. Смотрите, чтобы не всучили ваши земные карты, мне они ни к чему.
— Если список будет передан вниз, вы получите именно то, что нужно, господин Уэн.
Сержант вышел в коридор, дверь снова была закрыта и заперта. Калли сел на койку и принялся ждать. Минут двадцать спустя он услышал щелчок замка — дверь отпирали. На этот раз сержант пришел один.
— Пожалуйста, сэр. Прошу прощения… сводку новостей принести не разрешили. Это от меня не зависит…
Он передал Калли четыре фильмокниги и просматриватель, а также колоду карт в пластиковой упаковке.
— Спасибо, — поблагодарил Калли. — Закройте на минутку дверь, я хочу кое-что вам сказать.
Немного помявшись, сержант затворил дверь.
— Спасибо, — тихо проговорил Калли. — Я решил воспользоваться случаем и сказать, что лично против вас ничего не имею. — В глазах сержанта мелькнула искра благодарности. — И против Амоса Брейта тоже. Полагаю, вам известно, что на Калестине я по существу был его приемным сыном. Амос был тогда великим человеком.
— Он и сейчас… великий человек. — В голосе сержанта звучала слабая, но заметная нерешительность.
— Вы верите в это? — Калли пристально посмотрел на него.
— Конечно… — снова чуть заметная пауза. — Ведь он единственный в Совете знает обе стороны — я хочу сказать, он одинаково знает Старые Миры и Приграничье. Больше того, — сержант заговорил увереннее, — он десять лет провел в Приграничье и смог вернуться… — он запнулся, смутившись.
— В своем уме? Неизменившимся? — подсказал Калли.
— Ну, в общем… да.
— Это интересно, — сидя на койке, О’Рурк откинулся к стенке и улыбнулся уголком рта. — А если с ним все-таки произошла перемена? А если он тихо свихнулся, пока находился на Калестине — только этого никто не заметил?
