Лидеры их находились в то время в Воргие, и те, кто уехал туда раньше, и те, кто прибыл недавно. Решался вопрос жизни и смерти. Как только на небо вышла полная луна, отправились в условленное место.
Один христианский священник украсил гирляндой менгир, стоявший за городской стеной. Так его предки отмечали праздник Луга с тех самых пор, как первые кельтские колесницы докатились до Арморики. Вполне возможно, что до них так поступали и древние аборигены. Рядом с менгиром возвышался и другой памятник — дольмен. Между памятниками развели костер. Потом совершили религиозный обряд: сначала срезали омелу, а потом поклялись на мечах и, уколовшись ножами, посвятили свою кровь Лугу, Христу и Триединой матери.
Грациллоний со сложенными на эфесе меча руками стоял на верхней ступеньке дольмена. «Интересно, — размышлял он, — что же думают обо всем этом люди цивилизованные (а их, как он знал, собралось здесь немало). Может, испытывают отторжение или считают необходимым пойти на уступки союзникам? А, может, древний обряд тронул их сердце?» Трепещущий огонь то выхватывал из темноты, то прятал во мраке ночи клановые эмблемы, мечи, диковатые лица. Высоко в небе обвился вокруг Полярной звезды Дракон. Луна освещала верхушки деревьев. Призрачный свет ее и пламя костра превращали поля, полуразрушенные крепостные стены и траву, росшую среди обломков, в нечто нереальное. Крики замерли, и в наступившей тишине послышалось уханье совы. Рим, который Грациллоний готов был защищать, но который никогда не видел, да скорее всего, и не увидит, казался сейчас таким же далеким, как эти мерцающие звезды.
Люди ждали его слова.
Он поднял меч, поцеловал лезвие и, очертив им круг над головой, опустил в ножны.
— Благодарю вас, — сказал он, вспомнив невольно, как он, будучи центурионом, обращался к солдатам. — Благодарю за оказанную мне честь и за ваше терпение.
«Зачем вспоминать о бесконечных пререканиях, мелочных обидах, гневе, о том, как два раза едва удалось избежать кровопролития?»
— Более всего благодарю вас за лояльность к людям и к закону. Клянусь, что не обману ваше доверие.
Ну что уж тут поделать? Оратором он никогда не был. Слова его звучали обыденно и грубовато.
— Вы выбрали меня командующим. Забота у меня одна: увидеть вас, ваших жен, детей ваших, и стариков, и молодых, и тех, что еще не родились на свет, свободными. Я хочу, чтобы жизни ваши не омрачали грабители, убийцы, работорговцы — ни местные, ни заезжие. За это мы и должны побороться. Когда-то я был солдатом. Сейчас мне опять придется взяться за оружие. И вам тоже предстоит стать солдатами. Скажу сразу: я буду мучить вас и тех, кто придет за вами, вы будете целыми днями проливать пот, пусть даже в эти дни нам ничто не будет угрожать. Зато у нас будет меньше ран и смертей, когда придет время сражаться. Вы будете исполнять все мои приказы беспрекословно. Наказывать буду нещадно. А что касается наград… что ж, наградой вам будут ваши жены и дети и крыша над их головой. Ясно?
Они закричали. Он знал, что ночь, обступившая их, требовала каких-то других слов, которых он не мог им дать. Кто он такой… старый пехотинец. Им нужен был человек, который пел бы им, молодой Бог, мечта, обретшая плоть.
— Я всего лишь военачальник, — сказал он. — И пока что ваш лидер, но одновременно и солдат. Не король. Пока мы не можем ни одного человека назвать королем. Никто не скажет, что с нами будет, что надо делать. Все, что мы можем делать в грядущие годы, — это защищать наши очаги. Но у вас есть право приветствовать моего заместителя — его, кто займет мое место, если Бог или смерть в бою отнимут меня у вас, кто продолжит мое дело. И это Саломон Верон.
Никто не удивился. Все знали это заранее. И все же клинки сверкнули, и ночь огласилась криками. Даже птицы испуганно слетели со своих гнезд.
— Салаун! Салаун! Салаун!
Сын Апулея легко вскочил на дольмен, и пламя костра осветило его. Грациллоний нагнулся и взял то, что лежало возле его ног, развернул. Сталь сверкнула, словно льющаяся вода. Бронзовая гарда, серебряный эфес, украшенный сверху рубином, символом Марса. Он высоко поднял оружие.
— Возьми меч Арморики, — воскликнул он и вложил его в руки Саломона.
I
Собрали урожай, освятили последний сноп пшеницы, принесли в жертву кастрированного молодого барашка. Дома и амбары украсили колосьями. Многое, правда, оставалось еще не сделано, однако колдуньи уверяли, что прекрасная нынешняя погода продержится не меньше месяца. Вожди же говорили, что на данный момент самым главным для всех делом является война.
Нежданно-негаданно в Порт Намнетский вступили войска. Малочисленные гарнизоны, напуганные мятежами и беспорядками в собственных рядах, сдались без боя. Часть войска Грациллоний оставил у трибуна Дариоритума Венеторума для охраны территории и трофеев. Он был уверен: солдаты у Вортивира не займутся мародерством и не применят насилия. Основные силы под командованием Друза отправились в долину Лигера. Грациллоний же спешно выехал с отрядом конников. Большая часть его людей сражаться в седле не умела. Правда, сейчас это было неважно. Отряд выглядел столь внушительно, что войска в Юлиомагусе не осмелились остановить его. Ночью его тоже никто не побеспокоил.
На третье утро они с грохотом пронеслись мимо монастыря. Не успели монахи воззвать к святому Мартину, как всадники скрылись из вида и подъехали к Турону.
Часовые со страхом смотрели на них с крепостной стены. Каменный мост звенел под копытами лошадей. Развевались штандарты. С ближайшего знамени часовым улыбалась волчица. Копья колыхались, словно пшеничные стебли под ветром. Солнце отражалось от шлемов и кольчуг. (Большая их часть досталась им от поверженных германцев.)
Три сотни сильных всадников остановились на берегу реки. На этом расстоянии их не смогли бы достать выпущенные стрелы. Вперед выехал стентор с зеленой ветвью в руке. Громким голосом воззвал к переговорам. Грациллоний, как подумали часовые, по всей видимости, не собирался наносить ущерб городу. Если бы захотел, то спокойно взял бы его. Отряду его ничего не стоило сломить их слабую защиту. В крайнем случае он мог и подождать свою армию. Если бы пришлось провести здесь лишние дни, вдали от дома, нуждавшегося в защите от варваров и в рабочих руках (ведь надо же было, в конце концов, обработать собранное зерно), солдаты могли и рассердиться. Грациллоний не разрешил бы им грабеж, но гарантировать жизнь гарнизону не мог. Так что имперским чиновникам, видимо, придется поторопиться с переговорами.
Для переговоров вышли Бакка и Брисий. Сопровождали их с полдюжины писцов и помощников. Грациллоний принял их под большим тентом. Вокруг кипела лагерная жизнь: слышались оклики, смех, треск костра, топот ног, бряцание металла, лошадиное ржание. Кто-то затянул песню. Бело-голубая парусина давала тень, но от шума не защищала.
