Дюкр огляделся, но никого не увидел. Только клубящийся туман с запахом пепла.
— Ты где застрял? Иди сюда, — послышался громкий шепот женщины из отряда Лулля.
Взмокший от пота, дрожащий всем телом, Дюкр побрел к траншее, возле которой она сидела на корточках, склонившись над Нилом.
— Никогда бы не подумала, что ты умеешь сражаться, старик. Где ж тебя так научили? Я до сих пор не возьму в толк, как тебе удалось укокошить третьего.
— А больше ты никого не видела?
— Нет. Их было только трое. Ну и еще тот, о которого ты споткнулся.
Дюкр ничего не сказал ей о неожиданных союзниках. Кивнув в сторону Нила, он спросил:
— Как ты думаешь, что с ним?
Женщина недоуменно пожала плечами. Похоже, она думала не столько о судьбе юного колдуна, сколько о блестяще проведенном сражении. Ее бледно-голубые глаза светились от восхищения.
— Иди к нам в отряд, — вдруг предложила Дюкру женщина.
— Опыт отчасти покрывает утраченные навыки, но лишь отчасти. К тому же опыт советует мне больше не ввязываться в такие стычки. Эти игры не для стариков.
— И не для старух, — добродушно улыбнувшись, ответила женщина. — Пошли. Сражение переместилось к востоку, так что мы спокойно доберемся до своих.
Она подняла Нила и снова перекинула через плечо.
— Тот тифанец в медвежьей шкуре… не он всем заправлял.
— Мы тоже потом догадались. Семкиец… он как заговоренный, верно?
Дюкр кивнул.
Они подошли к склону холма и стали осторожно пробираться между острыми кольями, торчащими из земли. В тифанском лагере горели шатры. Издали все еще доносились крики сражающихся.
— Там точно никого больше не было? — рискнул спросить Дюкр.
— Ты же сам видел, — усмехнулась женщина. — Или тебе теперь везде тифанцы мерещатся? Вон лежат, только мертвые.
Зрелище было тягостным. Тифанские дозорные нарвались на «гарпунчик» саперов. Дюкр содрогнулся, в очередной раз увидев страшную силу «морантских гостинцев». Судя по кровавым следам, уводящим в туман, кое-кто все же спасся.
Возле виканских позиций тумана уже почти не было. Дозорные из отряда Глупого пса, заметив бездыханное тело Нила, окружили Дюкра и его спутницу.
— Он жив, но вам нужно поскорее найти Сормо. Двое всадников тут же помчались к лагерю.
— Как там капитан Лулль? — спросил Дюкр.
— Погоди, узнаем, — невозмутимо ответил виканец. Вскоре подошли саперы. Только близость вражеских позиций не позволяла им во все горло радоваться успеху.
— Представляешь, старик, — возбужденно сказал один из них, — всего пара «гарпунчиков» — и от этого придурка осталось мокрое место.
— Ты о ком? — не понял Дюкр.
— О том волосатом семкийце.
— Теперь уже безволосом! — со смехом поправил другой сапер.
— Мы докончили вашу работу, — пояснил первый, вытирая кровь с лица. — Слыхал про «топор Кольтена»? Вы были «лезвием», а мы — «обухом». Вдарили по чудовищу как надо, но все без толку.
— Нашему сержанту стрела пробила легкие, — сообщил второй.
Ты только не приукрашивай, — вмешался сержант. — Всего одно легкое, и то царапина. — Он остановился, выплюнув кровавую слюну. — Второе в полном порядке.
— Сержант, но ты же не можешь дышать кровью, — встревожился кто-то из саперов.
— Как-то мы ночевали с тобою вместе в шатре. Вот где я не мог дышать!
Саперы пошли дальше, оживленно споря, нужно ли сержанту немедленно показаться лекарю. Спутница Дюкра смотрела им вслед, покачивая головой. Потом она повернулась к историку.
— Пожалуй, и я пойду. Тебе еще нужно поговорить с Сормо.
Дюкр кивнул.
— Двое твоих подруг не вернулись, — тихо сказал он.
— Война есть война. Половина отряда уцелела. Не хочешь как-нибудь поупражняться с мечом?
— У меня до сих пор все кости ломит. Боюсь, тебе придется тащить меня на себе.
Женщина осторожно положила Нила на землю и ушла.
«Десять лет назад у меня хватило бы наглости предложить ей где-нибудь уединиться на остаток ночи… Довольно пустых мечтаний. Не хочу, чтобы о нас сплетничали у костров».
Вернулись двое виканцев, посланных известить Сормо. С ними прибежала свирепого вида собака, запряженная в волокуши. Похоже, в свое время ее зашибла копытом лошадь. Рана на голове зажила, но кости срослись криво, отчего собачья морда приобрела постоянный оскал. Вкупе с бешено сверкающими глазами он казался даже естественным.
Всадники спрыгнули с коней и бережно перенесли Нила на волокуши. Собака тут же отправилась в обратный путь.
— Ну и жуткий пес, — послышался сзади голос Лулля.
— Верно говорят, что у виканских псов в голове только кости и ни капельки мозгов, — ответил историк.
— Как вам прогулка? — попробовал пошутить капитан.
— Что ж вы мне не сказали про скрытую поддержку? — накинулся на него Дюкр. — Кто были эти люди? Посланцы Пормкваля?
— Вам померещилось? Какие посланцы?
— Нам помогал кто-то из «когтей». Прикрывал наш отход. Я узнал их по оружию: «утренняя звезда» и тонкий метательный нож. И никаких следов.
У Лулля округлились глаза.
— Видите, сколько всего Кольтен от нас скрывает? — не унимался Дюкр.
— Думаю, Кольтен и сам об этом не знает, — возразил капитан. — Если вы уверены в своих словах, нужно без промедления идти к Кольтену.
Дюкр впервые видел Кольтена таким. Виканский полководец оцепенело застыл на месте. Он был растерян и даже подавлен.
— А не померещилось ли тебе все это, историк? — недоверчиво спросил Балт.
— Я знаю, что видел. И еще лучше знаю, что чувствовал. Все надолго замолчали.
Едва на пороге появился Сормо, Кольтен встретил его обжигающим взглядом. Вид у юного колдуна был удрученный. Казалось, за эти месяцы он не только повзрослел, но успел постареть. Сормо стоял, опустив плечи, и изможденными, ввалившимися глазами смотрел на Кольтена.
— У Кольтена есть к тебе вопросы, — сказал Балт. — Но позже.
— Нил очнулся. Так что я смогу ответить.
— Разные вопросы, — добавил Балт, сделав упор на первом слове.
— Объясни произошедшее, — потребовал у Сормо Кольтен.
— Семкийский бог не умер, — опередив колдуна, сказал Дюкр.
— И я того же мнения, — пробормотал сидевший на походном стуле Лулль.
Встретившись с историком глазами, капитан ему подмигнул.
— Здесь все сложнее, — поправил историка Сормо.
Он умолк, словно решал, стоит ли говорить дальше. Собравшиеся терпеливо ждали.
— Семкийский бог уничтожен. Его разорвали на куски и проглотили. Но бывает, кусочек тела насыщен такой злобой, что она отравляет проглотившего.
