— Ухххх! — выдохнули воины за спиной Гарава. Но он этого не слышал, как — был уверен — не слышит и Тейнак подбадривающих воплей своего отчаянного братишки.
Меч Тейнака был и правда подлинней — но — и Гарав в этом был уверен — сделан из худшей стали, чем аронорский клинок. И большой щит рыжего, позволявший ему закрываться почти целиком, тоже был тяжелей щита Гарава — как бы не вдвое. И не так удобен. А ведь меч отбивают именно щитом, когда в кино (Пашка видел это сто раз) снова и снова рубятся меч в меч — это глупость режиссёра…
БА–БАМММММ!!! Мальчишки хрястнулись щит в щит. Гарав охнул мысленно — здоровый кабанёнок! — и подсёк ногой коленку рыжего. Тейнак поднял, убрал ногу, оттолкнул Гарава и ударил сверху по краю щита. Гарав повернул руку — дёрнуло сильно, но суставы остались целы (а рыжий гад явно собирался выбить руку из плеча и запястья сразу!), меч Тейнака с визгом проскрежетал по щиту, и Гарав достал противника — в голову. Правда, Тейнак в последний миг дёрнул ею — и удар пришёлся вскользь по шлему. Следующий Тейнак отбил щитом и отскочил.
— Когда я тебя убью, — Гарав усмехнулся под наносьем, — я возьму твою старшую сестричку себе в постель. Не бойся, я не буду обижать её. Мой рыцарь прав, мы не трогаем женщин и детей. Но природа есть природа.
— Она зарежет тебя в первую же ночь, ублюдок, — спокойно ответил Тейнак, переступая влево–вправо, как будто пробуя тонкий лёд. — Или кастрирует, как борова, ведь ты тоже годишься только на мясо!
Бросок был стремительным, удар — двойным; первый выпад Гарав отразил левой кромкой щита, второй прорвал защиту и с шипением прошёлся по кольчуге… но Гарав тут же ударил головой — шлемом — в оказавшееся близко открытое лицо.
— Вставай, — сказал он, переводя дух и прислушиваясь к себе: не задет? Нет… Тейнак вскочил. Нос и щека у него были рассечены. — Тебе с деревьями воевать, а не с кардоланским оруженосцем; те хоть на месте стоят.
Глаза Тейнака стали белеть. Он что–то прошептал помертвелыми губами и бросился снова. Удар, удар, удар — в щит — удар — в колено — Гарав опустил щит — удар — кромкой тяжёлого щита поверх щита Гарава — в грудь. Гарава снесло под ноги остальным.
— Вставай, — прохрипел Тейнак. — Вставай, постой на ногах напоследок, в следующий раз ты упадёшь навсегда.
Гарав поднялся. Ещё бы чуть выше — и кольчуга не спасла бы, лежать ему с перебитой гортанью, а то и сломанным позвоночником.
— Когда будет этот следующий раз, рыжий? — усмехнулся он, кладя меч на плечо. В глазах Тейнака на миг возникла растерянность — что за фокусы? Но тут же он, видимо, решив, что у противника устала рука, воспользовался этим.
Думал, что воспользовался.
В Германии такое называли «удар дурака». Тут — «приглашение Мандоса». Эйнор, помнится, удивился, когда увидел, что Гарав знает этот удар.
Смысл один…
…Молниеносно опустив щит под удар, который должен был разрубить кольчугу и бедро, Гарав обрушил меч — прямо с плеча — на голову Тейнака. Тот просто не успел защититься — рухнул к ногам Гарава ничком, как забитый бычок. Кровь хлынула из–под шлема к сапогам победителя.
— Дагооооор! — грянуло вокруг. — Дагор, Кардолан!
Но крик десятка мужских глоток перекрыл горестный вопль пожилой женщины. Уровни нож, она метнулась вперёд и, словно птица, распласталась поверх тела Тейнака:
— Пощады! Пощады сыну, храбрый йотеод! — кричала она, закрывая мальчишку распростёртыми руками. — Я вижу по твоему лицу, по твоим волосам — ты не из этих тарканов с каменными сердцами, холодными, как их море! Ты наш, ты йотеод! Пощады моему мальчику, не добивай его! Возьми мою дочь, его сестру, как хотел, но пощади сына! Гвэна! — она выкрикнула это повелительно, и девчонка, тоже уронив нож, подошла и встала рядом с телом брата и матерью на колени. — Она твоя! Мы все твои, но не убивай сына!
Гарав с интересом смотрел на бледное лицо красивой девчонки, на закушенную губу, в ненавидящие глаза… А что? Почему нет? Что он сделал не так? Можно отправить их с обозом на юг и поселить на своей земле — когда он вернётся туда, то на земле уже будут люди, для которых он — хозяин. Вроде бы тут нет ничего против в законах…
— Они твои, — сказал Эйнор.
— Помоги снять шлем, — попросил Гарав, перекидывая на спину щит и вкладывая (сначала провёл рукой по клинку — проверил) меч в ножны.
Как всегда без шлема воздух показался страшно холодным. Мальчишка несколько раз глубоко вдохнул его и встал на одно колено напротив женщины.
— Твой сын посочувствовал мне, когда по приказу вашего короля меня гнали в рабство, — тихо сказал он, глядя в полные горя и слёз глаза. — Я жалею, что мы вынуждены были разорить вашу деревню. Если твой сын умрёт — мне тоже будет жаль. Если же он выживет… вы ничего не должны мне. Я не беру женщин силой и не отнимаю чужую свободу, мать.
Он встал. Забрал у Эйнора шлем, поклонился:
— Благодарю, мой рыцарь… Благодарю.
Глава 44 -
в которой празднуют победу и исследуются вопросы похмелья у Воинов Добра и Зла.
До Восточного тракта и моста через Сероструй оставалось около двух дней пути. Уходящую пехоту преследовали дождь и зарево пожаров — конники Готорна жгли склады и укрепления на ангмарской линии обороны. Но торопиться всё равно следовало — никому не верилось, что Ангмар оставит безнаказанным налёт, а пехоту сковывали раненые, которых везли на волокушах. Раненых, искалеченных и больных было около полусотни; в предыдущих боях погибло вдвое больше, и их похоронили в лесах. Без следа, только память осталась за людьми. На волокушах везли и отбитое золото и серебро — несколько солидных сундуков.
Сентябрь–йаванниэ оказался мокрым и холодным. Гарав давно забыл, как это — согреться. И уже несколько раз обнаруживал, просыпаясь по утрам, что идёт не дождь, а мокрый снег. Палатку — единственную на весь отряд, которую забрали из обоза — они отдали под раненых, и в этот вечер опять были буквально по уши в грязи. Эйнор был на ногах — обходил часовых. Оруженосцы худо–бедно приготовили ужин, который Гарав в сердцах обозвал «тошниловкой» (но свою порцию съел). Фередир, ругаясь по поводу сапог, с которыми ему не везёт, сидел босиком, поставив ноги на щит, и чинил подошву. Гараву сапоги снимать было страшно — у него имелось стойкое ощущение, что они и держатся только потому, что по кускам пристали к ногам.
— Эйнор тут? — спрашивал кто–то в темноте, переступая через спящих и ужинающих. — Эйнор где? Где Эйнор?
— Сюда! — позвал Фередир. Подошли двое лучников–эльфов. Не менее замотанные, чем люди, они ухитрялись сохранять и живость, и веселье, и даже более–менее приличный внешний вид.
