А на той стороне ощутили это замешательство, услышали испуг противника — и приободрились. Не Макс и не Кристо — эти с самого начала были настроены стоять до последнего — но все остальные маги и люди вдруг тонко почувствовали, что у них есть что-то, чего боятся Рати: не оружие, не воинская отвага, а то самое, о чем прозвучало из воздуха: тепло, которого нет ничего ценнее.
И тогда они сделали шаг. Невольно, но одновременно, осознавая, что в эту секунду нет силы, которая может их остановить. В этом шаге не было вызова: просто каждый солдат в тот момент понимал, что душа его стремится вперед, и не знал, как это выразить, и потому устремился вперед сам.
Но Лютые Рати расценили этот шаг как свой приговор и как вызов — и этот вызов не был ими принят. Им нечего было больше делать в Одонаре, да и вообще в мире живых. Над полем закрутилась воронка, беспощадно калеча артемагов Ниртинэ и нежить, перемешивая осколки цветов с песком, убивая то, что еще не было мертвым на той стороне — и Ратей не стало. Кое-где оставались еще намерзшие сугробы и сосульки, обломки камней и вывернутой, исковерканной почвы. Среди них лежали тела — Магистры, нежить, артемаги и люди.
Тогда тихо и бережно, стараясь не нарушить наступившую тишину, Лорелея подняла руку к небу, к серой радуге. И с неба полетели пушистые белые хлопья, накрывая страшную память о Лютых Ратях, укутывая ватными легкими комочками бывшие цветы и бывших людей. Снег падал и на горячие щеки живых, охлаждал их и скатывался на одежду каплями, как будто старался деликатно замаскировать собой слезы. Снежинки летели, укрывая то, что отныне становилось прошлым, и казалось, что это в снег ушла вся безрадостность радуги на небе: с каждой минутой снегопада радуга возвращала себе краски. Вначале она была совсем тусклой и несмелой, но чем больше снежинок ложилось на землю — тем ярче в небе пролегала семицветная полоса.
Макс, как ему и полагалось, очнулся раньше всех. Солдаты из войска Витязева зачарованно вглядывались то в небывало чудесную радугу, то в тихо, по-земному улыбающуюся Лорелею; даже наемники Когтя недоверчиво трогали снег на щеках. А Ковальски уже пробивался сквозь воинские ряды в направлении, которое схватил на ходу — там находились основные артефакторы Одонара, а значит, был и директор.
Фелла помогала Мечтателю сесть, придерживая его за плечи. В седых волосах Экстера запутались снежинки, лицо было бледным, но глаза наконец улыбались, он бережно придерживал руку Бестии. Макс, протолкавшись к ним, издал облегченный вздох.
— Ты, значит, жив. Я черт знает что подумал, когда увидел Кристо на твоем месте… Когда тебя успели ранить?
Лицо Экстера приняло очень озадаченное выражение (более озадаченным было только лицо Феллы), но Макс уже осматривался, ища кого-то среди артефакторов, которые окружали директора.
— Где Дара? — наконец спросил он. — Мне казалось, я слышал ее голос.
В его устах это был необыкновенно глупый вопрос. Не мог Макс Ковальски пропустить мимо внимания слова Лорелеи о юной ключнице, которая шагнет в Малую Комнату, не мог он не заметить столба пыли над крышей артефактория. Не мог. Но и не хотел сводить все это воедино и делать выводы. К черту логику один раз в жизни — подсказало что-то изнутри. Пусть бы все это было просто глупыми совпадениями…
Но улыбка в глазах Мечтателя погасла, и он повернул лицо в сторону здания артефактория.
— Помоги мне подняться, Фелла, — прошептал директор.
У Ковальски с трудом хватило сил, чтобы не сорваться с места и не броситься к Одонару бегом. Или не переместиться магическим рывком. Рядом появился Кристо, уже не светящийся, но всё еще с созданным им клинком. Он заглянул Максу в лицо, посмотрел в сторону артефактория — и не сказал ничего, только первым шагнул в том направлении.
Мелита, Нольдиус, Хет и прочие тоже поняли и тоже поспешили следом. По выщербленным дорожкам, по опаленной нежитью траве — они почти бежали к артефакторию, и только когда до входа оставалось около тридцати шагов — вдруг все разом начали замедлять ход, как будто надеялись, что сейчас распахнутся двери и кто-то выйдет им навстречу…
Дверей не было — просто неровный проем в каменной стене. Осколок от башни Одонара валялся прямо перед входом, и им пришлось его обойти. Потолок в коридорах местами осыпался, и кое-где в дыры можно было увидеть потолок второго этажа. От едкой пыли першило в горле, камни перемежались с телами нежити: страшный выброс энергии убил все живое в артефактории в одну секунду. Кое-где были вырваны, будто жадными когтями, куски из стен, и пробираться приходилось, перепрыгивая через кучи хлама или же просто распыляя их при помощи магии…
Тоннеля, ведущего к Трем Комнатам, больше не было. Словно раскрылся бутон розы: монолитных стен, в которых был проделан тоннель, не осталось, и Комнаты можно было увидеть сразу же, из коридора…
Провидериум остался почти невредимой, отделавшись половиной одной стены и перекошенной дверью.
Ни Малой, и Большой Комнат больше не существовало.
Все артефакты, века хранившиеся в Большой Комнате, стерло с лица земли. Стены Хранилища были снесены аккуратно, внутри зияла одна сплошная воронка, как будто на этом месте танцевал смерч. Из воронки высовывалась отчаянно скрюченная, высохшая рука — все, что осталось от Гробовщика, оказавшегося в эпицентре удара. Ни один из артефактов Большой Комнаты не смог его защитить.
Стен Малой Комнаты тоже не было — наполовину они исчезли, наполовину лежали обломками. Комнату занимали груды больших и мелких обожженных камней.
И посреди этих обломков стояла Дара.
Она стояла неподвижно, как те камни, которые ее окружают, и она не подняла голову, когда Макс и остальные оказались у Комнат. Она стояла, словно статуя — потому что она и была мраморной статуей, или, вернее, она была обращена в мраморную статую. Артемагиня застыла, раскинув руки, будто собираясь лететь или обнимать кого-то, но только на лице у нее было несоответствующее выражение. На черном мраморе запечатлелась воистину каменная решимость, теперь уже неживые глаза сохранили насмешку: Дара знала, что победила. И только у губ сохранилось что-то то ли детское, то ли обиженное, что не может передать камень, а потому и разобрать это выражение было очень трудно.
Очень может быть, это все-таки была боль. Дара стояла неподвижно, обращенная в бездушный предмет — в то, чем она больше всего боялась стать — и ее решительный взгляд уходил вдаль, мимо тех, кто стоял совсем близко от нее. И от этого особенно ясно было, что она не может их ни видеть, ни слышать.
Лишь вещь.
Но Макс не удержался и все-таки позвал ее, в очередной раз не послушав собственный рассудок.
— Дара… девочка…
Потом ее имя повторили остальные, но мертвый камень не шелохнулся и не отозвался. Может быть, потому что камни не имеют имен.
Как это — камень? Что-то внутри Кристо не собиралось этого принимать. Может, он слишком ошалел от боя, а может, просто ума не набрался, только эта мысль не укладывалась у него в голове, слишком многое разделяло эти две сущности, чтобы взять — и их объединить в одну секунду.
Дара? Камень? Вы, ребята, шутите.
Потом он увидел, как ползут по щекам Мечтателя слезы — чертят дорожки и капают с подбородка, увидел оцепеневшего Ковальски, услышал тихий плач Мелиты — и пол как-то поехал вбок под ногами, а в ушах загудело, как после выпивки или музыки…
Макс же смотрел на каменное лицо девушки и не чувствовал попросту ничего. Боль должна была прийти — потому что мозг уже осознал произошедшее — но не приходила. Наверное, это просто было слишком для сегодняшнего дня, а он не привык к таким сильным эмоциям, и вот теперь его натура блокировалась от ударов горя при помощи какого-то своего сеншидо…
На него невесть с чего смотрели так, будто ждали чего-то, а может, чего-то опасались — но этого не было. Даже голос не дрожал, когда он спросил:
— Зачем? — и добавил: — Мы бы справились сами.
— Это нужно было уничтожить, — голос Экстера был почти неслышен. — Причину… чтобы не было ещё одного Альтау, чтобы всё это больше никогда не повторилось. И это… нельзя было сделать извне. Только слившись воедино с артефактом, оказавшись в центре его мощи и разорвав узлы при помощи полученных же от артефакта сил. Она поняла. Единственное правильное решение…
