— Все эти друзья Короля несут в крови вирус СПИДа. Вы знаете, о чем я, не так ли? Мы позволим этому вирусу убить вас. Он навсегда выведет вас из игры, как в этом мире, так и в других. В конце концов, это игра не для таких, как вы. Не для лжепророков.
Каллагэн не медлит ни секунды. Если промедлит, то погибнет. Он боится не СПИДа, он боится прикосновения этих грязных губ, которые будут целовать его точно так же, как губы другого вампира целовали Люпа Дельгадо в проулке. Им не удастся взять над ним верх. После того, что ему довелось испытать, после всех этих работ-однодневок, после тюремных камер, после того, как в Канзасе он стал таки трезвенником, они не смогут взять над ним верх.
Он не пытается урезонить их. Это не переговоры. Он просто бежит по конференц-залу, огибая справа длинный стол красного дерева. Человек в желтой рубашке, на его лице тревога, кричит: «Хватайте его! Хватайте!» Руки хватают его за пиджак, специально купленный в магазине мужской одежды «Великая река», но соскальзывают. Он успевает подумать: «Окно не разобьется, оно из специального упрочненного стекла, антисуицидного стекла, оно не разобьется…» — и ему достает времени попросить помощи у Бога, впервые с того момента, как Барлоу заставил его напиться своей отравленной крови.
— Помоги мне! Пожалуйста, помоги мне! — кричит отец Каллагэн и, плечом вперед, врезается в окно. Чья-то рука бьет его по голове, пытается схватить за волосы, но неудачно. Окно разбивается на мелкие осколки, и его уже обдувает холодный воздух, в котором кружат снежинки. Он смотрит меж черных туфель, тоже специально купленных для этой встречи, видит Мичиган-авеню, по которой снуют автомобили-игрушки и люди-муравьи.
Спиной чувствует, что все они, Сейр, слуги закона и вампиры, от которых требовалось заразить его и навечно вывести из игры, сгрудились у разбитого окна, таращатся на него, не веря своим глазам.
Он думает: «Вот это тоже навечно выведет меня из игры… не так ли?»
И он думает, удивляясь, как ребенок: «Это же моя последняя мысль. Это прощание».
А потом он падает.
17
Каллагэн замолчал и посмотрел, где-то застенчиво, на Джейка.
— Ты это помнишь? — спросил он. — Фактическую… — откашлялся, — …смерть?
Джейк медленно кивнул.
— А ты — нет?
— Я помню, как смотрел на Мичиган-авеню между моих новых туфель. Помню, как стоял там, как мне показалось, в снежном вихре. Помню, как Сейр за моей спиной что-то кричал на незнакомом языке. Ругался, судя по интонациям. Помню, как подумал: «Он испуган». Практически эта мысль стала моей последней в том мире. О том, что Сейр испуган. Потом я попал в полную темноту. Плавал в ней. Слышал колокольца, но очень далеко. И вдруг они приблизились. Словно смонтировали их на автомобиле, который мчался ко мне с сумасшедшей скоростью.
Возник свет. Я увидел свет в темноте. Подумал, что у меня посмертные ощущения а-ля Кюблер-Росс, и пошел к свету. Для меня не имело значения, куда я выйду, если не превращусь в кровавое месиво на Мичиган-авеню, окруженное толпой зевак. Но я не понимал, как такое могло случиться. Упав с тридцать третьего этажа, в сознание не приходят.
И я хотел уйти как можно дальше от колокольцев. Но они звучали все громче. Глаза начали слезиться. Уши — болеть. Я радовался, что у меня по-прежнему были глаза и уши, но колокольца заглушали эту радость.
Я подумал: «Я должен успеть выскочить в свет». Рванулся к нему. И…
18
Он открывает глаза, но еще до того, как открыл их, улавливает запах. Запах сена, очень слабый, почти что сошедший на нет. Можно сказать, призрак запаха. И он? Он тоже призрак?
Он садится, оглядывается. Если это жизнь после жизни, то все святые книги мира, включая ту, по которой он читал проповеди, неправильные. Потому что это не небеса и не ад: он — в конюшне. На полу валяются выцветшие добела соломинки, должно быть, лежат тут с незапамятных времен. В дожатых стенах щелки, через которые струится яркий свет. Это свет, за которым он следовал из тьмы, думает он. И он думает: «Это свет пустыни». Есть конкретные основания для такого вывода? Возможно. Воздух сухой, когда он втягивает его через нос. Словно воздух другой планеты.
«Может, так и есть, — думает он. — Может это планета После Жизни».
Мелодия колокольцев, восхитительная и ужасная, слышна, но звуки ее все тише… тише… пропадают. Он слышит легкий шорох горячего ветра. Ему удается проникнуть в стойло сквозь щели, и он поднимает с пола несколько соломинок. Они, правда, тут же падают вниз.
Раздается новый звук. Аритмичные удары. Судя по звукам, издает их машина, в которой что-то сломалось. Он встает. В стойле жарко, ладони и лицо покрыты потом. Он оглядывает себя и видит, что парадный костюм, приобретенный в магазине мужской одежды «Великая река» исчез. Он в джинсах и рубашке из «шамбре». На ногах — потрепанные сапоги со стоптанными каблуками. Выглядят они так, словно он отшагал в них многие мили. Он наклоняется и ощупывает ноги. Ни переломов, ни синяков. Ощупывает руки. Целы. Пытается щелкнуть пальцами. Получается, раздается сухой звук, словно сломался сучок.
Он думает: «А если вся моя жизнь — сон? И вот это — реальность? Если так, кто я и что здесь делаю?»
Из теней за его спиной доносятся звуки ударов: «Бух — БУХ — бух — БУХ — бух — БУХ…»
Он поворачивает на звуки и ахает, увидев, что стоит перед ним. А стоит, посреди пустой конюшни, дверь. Не вделана в стену, стоит сама по себе. Петли есть, но, насколько он видит, крепятся к воздуху. На двери написаны какие-то иероглифы. Прочитать их он не может. Подходит ближе, словно надеется, что уменьшение расстояние до двери поможет понять, что к чему. Где-то помогает. Потому что он видит, что ручка двери хрустальная, а на ней выгравирована роза. Он читал Томаса Вульфа: камень, роза, ненайденная дверь; камень, роза, дверь. Камня нет, но, возможно, слово, которое обозначают иероглифы — камень.
«Нет, — думает он. — Нет, слово: НЕНАЙДЕННАЯ. Может, камень — это я».
Он протягивает руку и прикасается к хрустальной ручке. Возможно, это сигнал, («знамение», — думает он) потому что удары смолкают. Очень слабо, очень далеко, ну, очень далеко, он слышит колокольца. Пытается повернуть ручку. Она не поворачивается. Ни по часовой стрелке, ни против. Ни на йоту. Словно залита бетоном. Когда он убирает руку, стихает и мелодия колокольцев.
Он обходит дверь, и дверь исчезает. Замыкает круг, и дверь возвращается. Медленно еще трижды обходит дверь, отмечая то место, где она теряет толщину и где обретает ее вновь. Потом обходит дверь в обратном направлении. Результат тот же. Что за черт?
