Домик, в котором находилась описанная выше кухня, стоял в деревне Терка, находившейся в 8 километрах от города. Сам Санмортилонгиандроапль находился на небольшом островке, так что такое расстояние между каменными джунглями и селами не было чем-то странным. Люди преимущественно жили на блага земли, некоторые уезжали в город или даже за его пределы. По идее, главная проблема деревни, а именно плохая инфраструктура, отсутствовала, так что никто из жителей не горел идеей перестройки этого уютного места.
Солнце светило пуще обычного, от чего хозяйка иногда жмурилась. Она была высока, одета в фартук и обычное синее платье с какими-то цветами, черты возможно изысканного когда-то лица стерлись в один всеобъемлющий образ матери — ни красоты, ни уродства не было в этих заботливых голубых глазах, самую малость обвисших щеках и прямом носе. Она была педантична в хозяйских делах и сентиментальна в делах душевных. Нельзя было сказать, что она просто держит свой дом в порядке, а детей в сытости — у нее были свои страсти, увлечения, взлеты и полеты. Анна не хотела быть ключевым персонажем, но внимание ей всегда доставалось, как это было и сейчас.
Бром, сопровождаемый детьми, шел мимо деревянных домов с шиферными крышами и пластмассовыми игрушками, которые якобы были куплены в качестве флюгеров, и огородов, на которых либо бегали игривые дети, собирая опадшую сливу, либо копошились в неполотой земле бабки. Увидав мать своих маленьких спутников, он обомлел — росший без матери Бром не знал, как должна выглядеть мать, все, что он знал, что у него ее нет. Ему никогда не рассказывали про материнский образ, но, посмотрев на нее, он тут же понял.
«Мама»
Дети оторвались от задумавшейся сироты и попрыгали на Анну, которая, смеясь, отталкивала их от себя. Она погладила их и позвала скорее обедать, но Дима что-то закричал, указывая на Брома. Мать тревожно загнала детей в дом и поспешно закрыла дверь, пообещав пустить дядю после разговора. Она осторожно подошла к остолбеневшему Брому и прошептала.
— Идите в амбар.
Она отвернулась и, открыв калитку, устремилась в деревянное помещение, оборачиваясь после каждого второго шага. Бром понял в чем дело и уныло проследовал за ней.
Двери закрылись на засов. В амбаре было темно, половину пространства занимало сено, заполняющее своим запахом весь воздух, а другая часть была пуста, а точнее занята одним кудрявым юношей и хозяйственной женщиной.
— Ты же Бруклинский Дьявол, да?
— Да.
— Что ты с моими детками хочешь сделать, убивец?! Не трогай их, прошу! Меня лучше убей, дуру, раз детей одних спозаранку отправила в парк. Прошу, только их не трогай.
Анна опустилась на колени и опустила голову, рыдая в ноги Брому.
Он понимал причину такого поведения: он мог преспокойно убить всю деревню, и абсолютно никто не встал бы у него на пути. Логично, что приход такого чудовища сопровождался неописуемым страхом. Тем не менее Бром в данный момент думал совершенно не об этом, смотря на сгорбленную у его ног Анну.
«Вот она любовь! Она готова пожертвовать своей жизнью ради других, перенести боли и страдания. Это не обычная помощь, это что-то за ее пределами. Эти дети никак не отплатят трупу, не принесут ему пользы, но она идет против выгоды, против самой себя, и все ради них. Бескорыстность, незаменимость, искренность — вот, что такое любовь, я, наконец-то понял!»
Восторженный Бром поднес свою руку к склоненной женской голове и, наперекор ее ожиданиям, погладил по волосам.
«Ради нее я бы тоже умер»
Анна радостно посмотрела на улыбающегося Брома.
— Так вы помиловали нас? Слухи врут — вы хороший человек, спасибо вам большое! Спасибо! Боже ж ты мой! Ну, давайте, я вас накормлю, пройдемте. Слава тебе господи, какой вы оказывается хороший! Идемте, идемте.
На кухне его встретила дружная семейная компания, не было только отца. Он хорошенько поел борщ, обменялся номером телефона с Анной (Диме еще рано телефон) и покинул деревню ближе к вечеру, взяв с собой гостинцы в виде пирожков и дав обещание вернуться на следующий день. К сожалению, сюда он больше никогда не вернется.
. .
Марина проснулась позже, чем Брома растолкали детишки, в комнате лился сквозь дыры торжественный утренний свет, поднимающий пыль ворошащимся столбом. Ее кудрявый спаситель не додумался снять верхнюю одежду или хотя бы расстелить кровать — она лежала на голубом покрывале во вчерашнем грязном пальто. Разочарованным взглядом она осматривала как пустоту в комнате, так и отсутствие кольца. Первой неутешительной мыслью был уезд Брома и Байрона из города, но немного раздраженный голос из другого помещения говорило об обратном.
Стоит оправдать девушку, валяющуюся на кровати, — она вовсе не влюбилась в Брома, как могло это показаться со стороны. Определенно, симпатия не могла не возникнуть к человеку, спавшему тебя от смерти, перенёсшему ради тебя муки (по крайней мере, она так думала) и признавшемуся тебе в любви, но это чувство было лишь порождением какого-то удивления и спонтанности. Сама она это, конечно, не понимала, по части любви далеко от Брома она не ушла. Проблемой была ее крайняя чувствительность, выраженная за один только день двумя обмороками. Суммируя с этим ее бесполезность, вывод не заставлял долго ждать — ее обычно не любили, не только в романтическом, но и в обычном ключе, что хорошо отразилось в ситуации с ее опасным приветствием главных героев в аэропорту. Как раз таки мощь была последней вещью, привлекающей ее к Брому. Прямо сейчас Марина не томилась по своему спасителю, не надеялась в агонии о его возвращении. Здесь ей были не рады, и она решила уйти.
Слава богу, спальня, выбранная кудрявым юношей, была как раз таки ее. Ничего заурядного в комнате не было. Кровать с названным выше цветом, тумба, в которой, скорее всего, ничего и не лежало, полка с несколькими книгами (детективы, на обложках которых обычно маячит какая-нибудь расфуфыренная дама), да шкаф с тремя нарядами по сезонам. Эта скудность не являлась следствием скудности самой хозяйки комнаты, на все были свои причины.
Возможно, ее выгнали из дома. Возможно, она нигде и никому больше не нужна кроме этого разрушенного штаба. Возможно, да и только. Возможно, у нее и есть магия, что, вероятно, подтвердил Бальзак, но она, скорее всего, не умеет ей пользоваться, что точно ставит ее в ранг «мусора» в магической иерархии. Возможно, эта унылая оторванность от успеха, безысходная череда провалов — действительно, последняя причина симпатизировать Брому, не ставящему ее ниже других.
Тем не менее, она переоделась в другой наряд, состоящий из легкого желтого платья и бордовых туфлей, вымыла запачканное пылью, кровью и слезами лицо и направилась в город, безразлично отвечая на расспросы взбешенного Байрона насчет исчезновения Брома.
Спустя несколько часов бесцельного шатания по выученному ей городу с уже посеревшими в ее глазах улочками и старыми, по ее мнению, домами, она обнаружила Брома в совершенно неожиданных обстоятельствах и положении. Сбежавший маг восседал на лавочке у входа в парк. В руках у него покоилась корзина с пирожками, один из которых он понемногу откусывал, наслаждаясь мясной начинкой и рассматривая так полюбившееся ему небо. В отличие от предыдущей их встречи, теперь он выглядел, как живой человек. Он не перестал быть худым и бледным, но его глаза перестали тупо и угрюмо топорщиться в одну точку, а его губы и щеки, даже в перерывах от еды, складывались то в улыбку, то в удивительную букву «О». Теперь Бром не только по мышлению, но и по поведению отличался от того Бруклинского Дьявола, валяющегося на ледяном асфальте в закромах человеческой сущности, в преисподние своего безнадежного сознания, скованного цепями ужаса.
— Доброе утро, Марина! Не хочешь пирожка?
Невероятно радостный по сравнению с прошлой ночью, он протянул ошарашенной девушке лакомый кусочек своего богатства.
— Уже 6 часов вечера, какое утро?
Марина подсела к нему на лавку, приняв сердечный подарок из его руки с надетым кольцом.
