знамение более явное, чем непостижимым образом вернувшаяся память.
«Лучше бы она не возвращалась», – подумал Акрион в отчаянии. Он нашел силы зашнуровать сандалии и, скинув пурпурный хламис, набросил плащ, в котором пришёл: простой, зелёный. Что же делать? Куда податься? Кто подлинный убийца отца, кто направил руку Акриона, навёл морок, заворожил глаза? «Ступайте на агору, – говорил глашатай. – Услышьте, что скажет Семела. От неё одной узнаем всю правду». Семела! Ну конечно! Родная мать расскажет обо всём, что случилось.
Акрион выбежал из скены, поднялся по ступеням пустого театрона. Улица полнилась разноголосым шумом, слышны были рыдания. Люди шли, огибая Акрополь, к агоре. Тут и там раздавались крики, одно и то же: царь мёртв, великая беда, слушайте, люди, царь Ликандр мёртв... Акрион шагал вместе со всеми, глотая пыль, поднятую сотнями ног. Солнце поднималось в зенит, сверкало на позолоченном шлеме статуи Афины-Воительницы, зажигало небесным огнём наконечник стрелы Аполлона, стоявшего рядом. Огромные изваяния покровителей города глядели в сторону моря, но по пути к берегу их взгляды встречали Царский холм, где белел дворец. Казалось, что Аполлон и Афина тоже скорбят вместе со всеми и ждут, что объявит народу Семела, вдова убитого правителя.
Акрион вышел на площадь со стороны Монетного двора. Агора была полна народа, все напирали друг на друга, стараясь протолкаться поближе к храму Гефеста. Небольшой стройный храм, построенный на Колонском холме, возвышался над площадью, и именно с его ступеней всегда обращался к народу Ликандр. Судя по тому, что вокруг холма растянулась цепь хмурых стражников, Семела собиралась прийти сюда же.
«Окликнуть её, когда появится? – мелькнула мысль. – Закричать: мать, здесь твой сын, я обрёл память? Стоит ли, и услышит ли она?» Не приняв решения, Акрион принялся прокладывать дорогу сквозь толпу к храму – вдруг подвернётся случай обратить на себя внимание, да и слышно будет лучше, если подойти вплотную. Люди стояли тесно, бранились вслед. Акрион был на полпути к цели, когда все загомонили: пришла Семела.
Бросив толкаться, он поднял голову, высматривая царицу. Как всегда среди людского столпотворения, выручил немалый рост. Акриону хорошо было видно поверх моря людских голов, как на ступени перед колоннадой поднялись две женщины в дорогих, лидийского шёлка пеплосах – траурных, угольно-чёрных, пусть и расшитых золотом. Он вгляделся в их лица и почувствовал, как заторопилось сердце.
Обе были статные и высокие. Младшая, Эвника, дочь Ликандра от первой, давно умершей жены, теребила пальцами край пеплоса, кусала припухшие губы. Горе опростило её лицо, лишило женской строгой красоты, и во взрослых чертах угадывался облик маленькой девочки. Девочки, которая когда-то играла с Акрионом в царском саду. То была его сестра, теперь он видел это ясно, и, поражённый, отмечал сходство: тонкие крылья носа, высокий лоб, яркие брови и, конечно, светлые глаза, глаза Ликандра Пелонида, которыми тот наделил всех своих детей.
Её мачеха, царица Семела – вдовая, вдовая царица! – держалась спокойно и с достоинством. Гордо поднята была голова на точёной шее, унизанные браслетами и кольцами руки лежали на перилах неподвижно и властно. Устремив взгляд поверх толпы, на Акрополь, где бок о бок стояли изваяния Аполлона и Афины, Семела звучным голосом, в котором не было и следа скорби, поведала о том, что царь Ликандр скончался сегодня ночью от внезапной скоротечной болезни. Сказала, что безутешна и едина в горести с эллинским народом. Пообещала соблюдать траур столь долго, сколько потребуют боги, ибо положенных законами тридцати дней не хватит, чтобы оплакать возлюбленного супруга.
И говорила ещё о многом, но Акрион уже не слушал.
Царь скончался от болезни? Как это?!
Он ведь лежал, пронзённый мечом, на полу, и кровь хлестала из раны. Невозможно спутать погибшего от удара оружием и умершего от хвори. Выходит, Семела солгала афинянам? Но зачем? Не хочет, чтобы начались волнения? Вздор: убийца должен быть пойман и наказан, и всем миром его искать куда проще. Акрион содрогнулся, представив, что было бы, расскажи Семела правду. Его красные, истёртые пемзой руки – сейчас их видит множество людей. Акриона бы схватили прямо здесь, на площади. А несчастный Такис под пыткой показал бы на Ареопаге, что хозяин вернулся под утро весь в чужой крови.
Да, ложь царицы обернулась преступнику во благо.
Но почему она солгала?
Не потому ли, что откуда-то знает, кто убил мужа? Знает – и не хочет, чтобы узнали все прочие?
В этот самый миг Семела всмотрелась в толпу. Акрион мог поклясться, что глаза царицы встретили его взгляд. Но и только: тут же она повернулась к дочери, сказала что-то. Эвника сжала ладони, кивнула еле заметно.
Семела взмахнула рукой. Люди на агоре затихли.
– А сейчас, – воскликнула царица, – мы собираемся в храм Аполлона, чтобы попросить лучезарного Феба о лучшей загробной судьбе для моего мужа. Ступайте в храм, добрые граждане! Ступайте за благодатью Фебовой!
Человеческое море пришло в движение. Акриона стиснули с боков, понесли, приподняв над землёй. Он извивался, стараясь не упасть и хватаясь за соседей; не было и речи о том, чтобы противостоять толпе. Людская волна выплеснулась из агоры, растеклась по Панафинейской дороге. Шли в храм – переговариваясь, обсуждая услышанное, качая головами, горестно вздыхая и всхлипывая. Народ Афин любил царя Ликандра и жалёл о нём.
Акрион спотыкался о чужие ноги, со страхом ждал, что его узнают, что кто-то закричит, тыча пальцем: «Вот этот вчера ночью пробрался во дворец! Я видел его в потёмках, хватайте убийцу, предайте суду!» Но никто не узнал и не закричал. Видно, ложь о смерти Ликандра не вызвала подозрений. Невыносимо было идти вот так, среди толпы, зная правду и не смея открыться, терзаясь тоской и раскаянием, мучаясь от стыда и запоздалой сыновней любви. Любви, на которую он, отцеубийца, не имел права.
Вместе с прочими Акрион поднялся по ступеням на Акрополь, прошёл под портиком Пропилей, миновал статуи городских покровителей. Направо, к Парфенону, почти никто не направился: Семела призвала молиться Аполлону, а не Афине. Поэтому людской поток устремился налево, в Фебион, и перед храмом вытянулась очередь.
Акрион стоял, одурманенный солнечным жаром. Не так всё должно было пойти сегодня. Ему суждено было играть Эдипа. Потом, накричавшись и напевшись до хрипоты, отдохнуть в скене, утоляя голод и жажду, пока зрители успели бы все до единого сходить в храмы и поклониться богам, как это положено после спектакля. Затем, ближе к вечеру, он тоже пришёл бы к алтарю и отдал должное Аполлону, покровителю Муз. А после
