И ответ находился двоякий: или боярый муж считает, что коль Ражный — внук Ерофея, то способен одолеть Колеватого, или не забыл дерзости его и потешного поединка в Валдайском Урочище и теперь решил наказать, поставить на место.
Потом нашлось ещё одно предположение: калики говорили, будто Ослаб или его опричина пытаются взять в руки слишком самостоятельных вотчинников и давят на Пересвета, чтоб тот выставлял против пирующих хозяев Урочищ таких поединщиков, которые в два счета уложат молодого аракса. Да ещё на собственной земле…
Сам Ослаб был из вольных и, по словам сирых, не благоволил к вотчинникам…
От даров отказываться было не принято, впрочем, как и обсуждать достоинствами недостатки. Мало того, принимать их следовало без всякого выражения чувств, дабы соперник не мог понять, что он означает для вотчинника. А Колеватый незаметно и пристально, словно скальпелем, вскрывал глазами Ражного, намереваясь заглянуть внутрь…
— Благодарствую, — по обряду сказал Ражный и добавил от себя, прямо взглянув сопернику в глаза. — Отдарюсь после Поруки!
— Ты сначала получи эту Поруку! — усмехнулся тот. — А дар я приму!
До поединка вне ристалища им можно было прикасаться друг к другу, лишь здороваясь за руку, но Колеватый хотел было хлопнуть его по плечу — так, дружески, по обыкновенной в мирской жизни привычке — Ражный увернулся в последний миг. Мощная десница соперника похлопала воздух.
— Ну что? Расходимся, гость дорогой? — спросил Ражный, направляясь к джипу.
— Да рано ещё… Покажи Рощу. Если недалече… Колеватый хитрил или рассчитывал на простоту своего соперника: заранее показать дубовое Урочище — обеспечить ему половину победы. Он там дневать и ночевать будет, он там всю землю руками ощупает, сквозь пальцы пропустит, каждое дерево обнимет и обласкает…
— А ты не спеши. — Ражный валял дурака. — Я ещё там не прибрался. Провожу поляков, возьму грабельки, метёлку с совком, жёлуди смету, чтоб спину не давили…
Тот все понял, но никак не выразил своих чувств, лишь добро усмехнулся и пожал могучими плечами.
— Как хочешь, я во времени не ограничен. Ты вотчинник, а потому — как скажешь.
— Тогда завтра увидимся, — теперь Ражный подал ему руку. — Кстати, как с ночлегом?
— В город вернусь, в гостиницу, — просто ответил Колеватый. — Меня машина ждёт, тут недалеко, на дороге.
Вольный араке снял пояс, рубаху, спрятал все в сумку и переоделся в майку и джинсовую куртку.
— Ну, будь здоров! — махнул рукой и подался восвояси.
Ражный поднёс ламповое стекло к губам и провабил ему вслед матёрым зверем. Поединщик даже на мгновение не приостановил шага — не то что не обернулся; его невозмутимость и спокойствие говорили о главном — Колеватый был крепким на рану, как бронированный старый кабан…
Утром капризные поляки вообще отказались ходить по земле, кивая на своего товарища с порванными связками голеностопного сустава, и заявили, что охотиться станут только с вертолёта. И тогда Ражный решил подстраховаться, уйти к логову до рассвета и там взять волка на вабу, ну а с волчицей и прибылыми уж как получится. Так будет скорее и надёжнее, ибо поединщик ждёт, хотя и говорит, что во времени не ограничен. Кто его знает, вдруг примет отсрочки и оттяжки во времени за психологическое давление и сам начнёт давить.
А до поединка Ражному действительно нужно было «прибраться» — закончить все текущие дела, снять всякое стороннее давление в виде забот и хлопот и внутренне сосредоточиться только на предстоящем поединке. Так что он составил мысленный график, расставив свои дела в строгую очерёдность.
Первым пунктом значилось взять матёрого, вторым — освободиться от польских охотников и только третьим — наказать Кудеяра. Начало и конец у этого плана довольно легко соединялись, и, отправляясь на логово, он рассчитывал убить двух зайцев, прихватив с собой приблудного раба, тайно живущего на базе.
Однако расчёт не оправдался: волк не ответил на вабу, и когда Ражный уже решил, что матёрого в окрестностях логова нет, вдруг затянул прощальную песню, и этот звериный плач врезался в слух и сознание, как осколок стекла…
Сняв шкуру с мёртвой волчицы, Ражный вывернул её мездрой наружу, вырубил подходящую рогатину вместо пяла и натянул: когда ещё прилетят польские паны, неизвестно, и прилетят ли вообще, а в такую жару, скомканная в рюкзаке, она сопреет за несколько часов — соли с собой нет. Вообще-то весенняя, линялая волчица как мех никуда не годилась, разве что у порога постелить вместо половика, к тому же, дыра на боку расхвачена не по месту, по всей видимости, в драке. Поляки её не возьмут — слишком чванливы, чтобы брать чужой трофей. К тому же им волчонок нужен, не шкура, а для получения премии за отстрел волчицы достаточно было предъявить голову, лапы и шмат кожи с брюха, на котором видны оттянутые соски. Да, экземпляр попался редкий, невиданный — величиной с матёрого самца и весом под шестьдесят килограммов. Не вымя, так бы и сроду не подумать, что самка.
Витюля потом выделает и продаст иностранцам, придумав леденящую душу историю.
Ражный не надеялся отыскать волчат. Когда сведущий в биологии Кудеяр осматривал погибшую от раны самку, сразу же обнаружил, что нет кишечника. В брюхе остались желудок, печень и ещё не сократившаяся матка — все остальное вымотано и отрезано волчьими зубами, а не расклёвано вороньём, как думали вначале.
В желудке оказались непереваренный кусок мяса и два новорождённых детёныша: таким образом волчицы регулировали поголовье и оставляли жить самых сильных волчат и столько, сколько могли прокормить и вырастить. Конечно, сомнительно, что крупная, матёрая самка ощенилась только двумя, но будь ещё волчата — тут бы, у трупа вертелись, пока не сдохли и не стали бы добычей воронья. А судя по всему, волчица погибла пару часов назад. И все-таки для очистки совести Ражный заставил Кудеяра копать яму, чтобы не дать поживы воронью, а сам побрёл по ельникам, к логову.
Осторожно пробираясь сквозь завалы к ручью, он снова услышал волчий плач, и чтобы не сосредоточиваться на нем, чтобы заглушить его скорбящую мелодию, он замычал современный мотивчик, однако звериный голос все равно накладывался, звучал сильнее и явственней. Тогда он попробовал размышлять вслух относительно вчерашней вертолётной охоты на логове, ругал поляков, один из которых вывихнул ногу и порвал связки, провалившись в колодец.
Ражный часто разговаривал сам с собой, оставаясь один, потому что на людях больше молчал, и это помогало выстроить мысли, психологически уравновеситься; тут почему-то и такой способ не помогал. Прощальная песня матёрого, упущенного вчера так бездарно и глупо, оказывалась сверху и притягивала воображение. На какое-то время он забыл даже о поединщике и предстоящей схватке — первой в жизни схватке в дубовой роще! — к которой теперь следовало готовиться ежеминутно.
