И Хольгер-комес — а это был он — ухмыльнулся. Сомнений не осталось: биться предстояло насмерть.
Прастен взял и меч, и щит, и его отпустили, подтолкнув слегка к середине площадки. Кольчугу у него не отбирали, так что супротив степняков он казался более защищенным. Но боярин знал, что сабля в руке доброго бойца разрубает любую кольчугу. Он видел, как лихие богатыри рубили с одного свистящего удара молодую подросшую березку. Он понял, что Хальфдир во второй раз за сегодня перехитрил его: жить боярину хотелось, и лучше было увидеть Гурцатовы клинки потом, за толстыми стенами Галирада, чем пасть от них сейчас.
Зорко вместе с Иттрун подошли к погосту никем не замеченные, то ли потому, что наплывающая тьма скрыла их от бдительной стражи, то ли потому, что Зорко прошел печище задворками, ибо знал, как это можно сделать: селения у веннов и сольвеннов строились подобно, как в далекие былые годы.
Выглянув на двор, ярко освещенный многими кострами, Зорко увидел, что сегваны в бронях окружили строем некое пространство на дворе. Еще он приметил у коновязи, помимо тех лошадей, что были там и допрежь, двух необычного вида коньков: вороных, приземистых, с длинным, плотным и жестким волосом. Коню с таким волосом не страшен был ни лютый ветер, ни зимний буран. Несмотря что коньки уступали в размерах сольвеннским боевым коням, они были точно из единой громовой черной глыбы вытесанными. Такие кони, должно быть, умели бегать ходко, не ведая усталости, и всякому другому коню, коему довелось бы сшибиться с ними в бою, пришлось бы худо.
— Что ж, сходитесь! И да поможет вам всем Хёгг! — услышали Зорко и Иттрун мощный голос Хальфдира, доносившийся из середины строя.
— Слышишь, — заметил Зорко. — Отец твой. Иди к нему. Я не убегу.
— Нет! — помотала головой сегванка. — Мне тебя стеречь велено.
— Ну, раз велено… — развел руками Зорко.
Здесь, у костров, в селении, да еще при таком стечении людей, черные сумерки еще не явили свою власть, но Зорко видел, как смыкаются они где-то в невообразимой вышине неба, и дивился, как это собравшиеся здесь не чуют ничего. Однако любопытство узнать, чем же так увлеклись все собравшиеся, заставило Зорко малость повременить с окончательным побегом. Ведь там, на месте, окруженном строем, должно было открыться то, зачем сегванский кунс Хальфдир затеял все это. Да и кричать о том, чтобы все обратили внимание на чародейства этой ночи, толку не было.
Зорко в два счета забрался на навес и оттуда уже мог видеть, как сходятся к середине ровной площадки, окруженной стальным сегванским строем, боярин Прастен Вилкович и один из степняков, оба с мечами и щитами. Другого кочевника сегваны покуда до боя не допускали. Хальфдир вместе с Хольгером стояли в середине строя, наблюдая за происходящим.
Иттрун, не долго думая, последовала за Зорко на крышу и, ни слова не говоря, воззрилась на состязание: по нраву, видать, была ей такая потеха.
Меж тем Прастен и первый степняк сошлись и, не доходя двух-трех шагов друг до друга, приостановились принялись кружить, выискивая удобный момент для атаки, высматривая у противника слабые стороны. Это была двойная игра: хороший мечник мог выставить свою силу как слабость, поймать соперника, а потом огорошить того неожиданным приемом.
Поединок вовсе не походил на рубку, устроенную давеча в трапезной. Там удары сыпались один за другим, только успевай поворачиваться. Здесь у спорящих было место и время, чтобы подумать и примериться, и больше был риск провалить атаку: клинок товарища справа или слева уже не спас бы.
Боярин, уступавший ростом разве только Хольгеру и самому Хальфдиру, был куда выше и мощнее степняка, ровно медведь против волка. А тот и точно походил на степного волка: вертлявый, поджарый и злой, но не безрассудно злой, как человек, а злой по-звериному. И был этот волк не то что зубаст, а со змеиным ядовитым зубом: сабля то покоилась мирно в его руке, то вдруг так и плясала, выделывая в воздухе невиданные фигуры.
И вот сталь в первый раз ударилась о сталь: Прастену показалось, что приспел срок проверить кочевника делом: так ли уж умелы Гурцатовы воины, как о них шумит молва? Молва на сей раз не врала: степняк легко отвел удар, и сабля в ответ свистнула в полувершке от плеча боярина. Тот стал еще осторожнее: сольвеннский медведь, оказалось, тоже мог быть хитрым, как змея. Увидев, что степняк силен в контратаке, Прастен принялся дергать его беспрестанными легкими ударами с разных направлений так, чтобы тот не мог бы придумать связного сочетания ударов, достигшего цели.
Времени минуло вовсе не много, однако всем казалось, что бой идет уже долго. На самом деле редкий поединок затягивался шибко: меч или сабля были столь грозным оружием, что любое касание их ранило так, что приходилось лечиться, а то и убивало насмерть. К тому ж редко сходились в поединке равные: всегда кто-то оказывался сильнее, и проявлялось это скоро.
Так вышло и сейчас: Прастен подергал-подергал соперника, да и напал на него резко и стремительно, да с такой мощью, что тот отскочить не успел. Крепкий боярский меч пробил защиту степняка, сабля осталася не у дел, ударом своего щита сольвеннский старшина опрокинул недруга навзничь и, безо всякого скоморошничания и глумления над поверженным, одним ударом рассек тому горло.
Сегваны, даром что молчуны, приветствовали победу боярина негромким гулом голосов.
Прастен обвел их тяжелым, пьяным без вина взглядом и, поворотившись к Хальфдиру, молвил:
— Давай своего второго. Голова у меня одна: двух не отрубят.
Сегваны вдругорядь одобрительно зашелестели, ровно лес под ветром, оценив слова боярина.
— Недаром ты, Прастен Вилкович, в старшины выбился, — отвечал Хальфдир. — Ловок на язык. Только поздно теперь.
Убитого унесли. Второй кочевник был повыше своего сотоварища и помоложе, да и лицом не столь дик, как показался Зорко первый.
Он, не дожидаясь, пока его подтолкнут, сделал несколько уверенных шагов вперед и сказал по-сольвеннски, обращаясь к Хальфдиру:
— Хальфдир-каган, я не люблю биться этим оружием. — Он вытянул вперед саблю. — Если ты дашь мне меч, как у Прастена-кагана, мы будем с ним на равных, и тогда боги, а не куски железа, решат наш спор.
— Дайте ему меч, — приказал Хальфдир.
Сегваны быстро принесли степняку несколько клинков на выбор. Тот остановился на прямом легком мече, более подходящем для конного боя. Прастен все это время стоял, выжидая.
Наконец все было закончено. Противники стали сходиться, и тут степняк вдруг приостановился и поприветствовал боярина на сольвеннский манер, подняв меч. Для боярина это, видать, стало новостью: он тоже замедлил шаг и, помешкав чуток, ответил степняку таким же приветствием. И действительно, они оба пребывали в одном и том же положении — положении пленников, вынужденных драться за свободу и жизнь.
