Не успев толком ничего осознать, Дима взбежал по лестнице на третий этаж и затаился там, стараясь не дышать, чтобы запах алкоголя его не выдал.
— …Ну буквально отваливаются ноги, — говорила Ольга. — Жека, ты себе супа разогрей, а я ничего не хочу…
— А бутерброд с «Янтарем» будешь? — озабоченно спрашивал сын.
— А есть?
— Я купил.
— Тогда буду. А хлеба купил?
— Купил.
— Ой, класс… Знаешь, мне сегодня…
Дверь закрылась, оборвав Ольгину фразу.
Тихо, как разведчик — унизительно, как унизительно! — Дима спустился по лестнице и вышел через парадную дверь.
Он не чувствовал себя пьяным. Но Женька — Женька! — может учуять проклятый запах, и тогда еще труднее будет убедить его, что его отец не «пьянчуга»…
И еще — ему было очень грустно.
Потому что эти двое так тепло разговаривали друг с другом. Они вместе, они разделят сейчас по-братски хлеб и сыр «Янтарь» и вместе поужинают.
А он, Дима, отправится в общество Малдера и Скалли.
* * *
(…Собака!
Злоба. Острая, настоящая, возьмет… сзади. Настигает. Дерево, дерево мне!
Внизу. Пусть лает внизу. Люди, смеются… Пусть смеются. Ветки, железная крыша… Там. Вперед…)
* * *
Ко второму занятию Оксана уже знала ноты. К третьему — принесла скрипку.
Кто-то из Оксаниных знакомых когда-то играл, закончил музыкальную школу, а потом отложил инструмент за ненадобностью; Оксана выкупила его за бешеные, в соотношении с ее зарплатой, деньги.
Это была «дровеняка», гроб, а не скрипка, грубо и топорно изготовленная на какой-то еще советской фабрике. К этому-то горе-инструменту Оксана прикасалась так, как будто над ним всю жизнь трудился Страдивари.
С Оксаной было легко. Дима и не предполагал, что будет так просто — когда, скрепя сердце, соглашался на эти уроки…
Брать с нее по пять долларов он не мог — у нее вся зарплата, наверное, долларов двадцать. С самого начала они уговорились, что урок стоит пятнадцать гривен; в третью их встречу Дима попытался скостить сумму до десяти — но Оксана не согласилась.
Она приходила уставшая, придавленная какими-то своими заботами; с Димой она никогда не разговаривала ни о жизни, ни о своей работе — торопилась поскорее начать урок.
Взяв скрипку, она преображалась, как наркоман после дозы.
Она вытягивала звук за звуком; она с надеждой вслушивалась в свой робкий скрип. К пятому занятию она научилась играть «Мишка с куклой» — пока щипком. И вполне прилично водила смычком по открытым струнам; со слухом у нее было все в порядке — в отличие от подавляющего большинства прочих Диминых учеников.
В суматохе с ОВИРом и нотариусом ему несколько раз приходилось отменять Оксанины уроки; когда он впервые сказал ей по телефону, что сегодня не может с ней встретиться — ответом было такое убитое молчание, такое потерянное «как жаль», что в следующий раз он вертелся ужом и отменял Оксанины занятия только в самом крайнем случае — когда деваться было совсем уж некуда.
Он стал ловить себя на том, что вместо оговоренных сорока пяти минут его уроки с Оксаной растягиваются на час, полтора, два. Совершенно естественно и без напряжения; после занятий он усаживал ее пить чай, суетился на маленькой Вовкиной кухне, а Оксана застенчиво вытаскивала из сумки то пару яблок, то пачку печенья.
Она полюбила возиться с Малдером и Скалли, сажала их на глобус, позволяла бегать по своим плечам; так получилось, что поход на Птичий рынок совпал с разговором об отъезде.
Оксана пришла, как обычно, в десять; они позанимались — с удовольствием, часа полтора — а потом Дима вспомнил, что сегодня воскресенье и можно нести мышей на базар.
Продать, удивилась Оксана, зачем? Такие славные мыши… Все равно придется куда-то их девать, сказал Дима, ведь я через пару месяцев уезжаю. Уезжаете, вздрогнула Оксана, куда?!
В Америку, сказал Дима, уже понимая, что совершает ошибку. Наверное, это известие надо было придержать. Или сказать по телефону. Или вообще не говорить пока, мало ли еще могло случиться, может быть, Оксана сама охладела бы к этим урокам…
Она стояла — жалкая, бледная, будто пораженная громом.
Это не страшно, сказал Дима. Я договорюсь с хорошим педагогом, вы будете ходить к ней, это очень милая женщина…
Оксана молчала.
А пойдемте со мной на Птичий рынок, предложил Дима, как будто пытаясь искупить какую-то свою несуществующую вину. У вас есть время?
Оксана молча кивнула. Убрала в футляр свою скрипку; футляр был тот еще, наверное, Димин ровесник.
Дима чувствовал себя идиотом.
Из футляра вылетела упитанная желтенькая моль; Дима механически захлопал в ладоши, но насекомое не далось. Сгинуло где-то в недрах Вовкиной квартиры; а ему, Диме, что за забота. Пусть жрет остатки Вовкиных ковров, побитых многими поколениями прожорливых насекомых; ее детенышам не добраться до Диминого свитера — моль не летит через океан, если, конечно, не пронести ее с собой в самолет…
И почему-то именно от вида этой бледной бабочки ему стало тоскливо, прямо-таки тошно. Он был на грани того, чтобы, сказавшись на плохое самочувствие, отменить поездку на Птичий рынок…
Но было неудобно перед Оксаной.
…Клетку с мышами завернули в махровое полотенце.
Молча уселись в машину. «Жигуль» завелся с четвертого раза, Оксана даже спросила испуганно: что, не работает?
Машина тронулась; Оксана, прежде ни слова не упоминавшая о своей жизни, сама вдруг начал рассказывать.
Она работала участковым терапевтом — уже второй год после ординатуры. У нее большой участок… а когда болеют ее коллеги, то приходится работать и на два участка тоже. Полдня прием — полдня по вызовам… Очень трудно со стариками и старушками. Летом легче, чем зимой. Зимой грипп…
— А я чуть было не поступил в медицинский, — неожиданно сказал Дима.
— Да? — удивилась Оксана.
— Моя мама работала в мединституте. И она организовала мое поступление, то есть меня процентов на девяносто уже брали. Это было ясно еще до экзаменов…
Они остановились перед светофором.
— А почему… — начала Оксана.
Дима пожал плечами:
— Не захотел.
Мимо, по переходу, шли люди. Малыш лет пяти размахивал красным шариком с эмблемой «Макдональдса».
— А я вот именно в медицинский хотела, — призналась Оксана. — Поступила… на третий год. Три года ходила на экзамены, как дятел…
— Не жалеете?
Светофор переключился на зеленый свет.
— Нет, — сказала Оксана после паузы. — Не знаю…
Дима в последний момент удержался, чтобы не спросить, какая, у Оксаны зарплата.
