– В которое вы попали по собственной глупости и безрассудству! – припечатал т’Клессинг. – Но довольно разговоров. Настоятельно прошу вас в пределах Вельсгундии немедленно передать письма, которые находятся в вашей сумке, ко двору его величества т’Раана. Еще раз призываю вас к осторожности и благоразумию. Попасть в тюрьму! Это несовместимо, на мой взгляд, с честью дворянина. Очень надеюсь, что этого не повторится.
– Смею вас заверить…
– Не стоит. Докажите делами, что встали на путь исправления. А теперь в дорогу!
Посол повел ладонью в сторону коней, приглашая молодого дворянина с сопровождающим слугой отправляться в дорогу.
Т’Гуран поклонился, от всей души надеясь, что это самый что ни на есть последний раз, и не заставил себя уговаривать. Носок в стремя. Толчок. Во имя зеленых просторов Вельсгундии! Как же здорово ощутить под собой сильное послушное животное! Он тронул гнедого пятками.
«Только попробуй сказать, что кони плохие», – подумал посол.
Фон Дербинг обворожительно улыбнулся.
«Где ж ты взял этих одров? – подумал он. – Разве можно их под седло? Даже на бойню сдать стыдно…»
Ворота миссии медленно проплыли мимо.
Копыта зацокали по брусчатке.
Прорезная.
В двух кварталах отсюда должна быть «Роза Аксамалы»…
«Роза Аксамалы»! Сколько приятных воспоминаний связано с этим борделем! И дело вовсе не в плотских утехах, хотя их хватало. Они не главное. Сюда Гуран приходил с друзьями. Здесь они делились друг с другом мечтами, смелыми и порой несбыточными. Здесь обсуждали новости, удачи и неурядицы. Здесь они поклялись всегда помнить товарищей по университету и всегда прийти на помощь, если друг попадет в беду.
И что теперь?
Летгольм убит в пьяной драке.
Бохтан умер в тюрьме без должного ухода и лечения.
Антоло, Емсиль и Вензольо в армии и теперь несут в Тельбию имперские понятия о справедливости на кончиках пик. Может, тоже уже погибли? Говорят, тельбийцы сопротивляются вовсю. И землевладельцы, и крестьяне.
Один только он на свободе. Подсуетились, вызволили.
Ничего, не вечно тирану восседать на престоле! Скоро зарницы свободы вспыхнут по всей Сасандре. Народ восстанет с колен во имя свободы, равенства и братства! Сбросят ненавистных чиновников – вымогателей, мздоимцев, самодуров. Народ сам будет выбирать заседателей магистрата, судей, стражников. И когда воцарится подлинное народовластие, придет счастье. А он, т’Гуран фон Дербинг, вельсгундский дворянин, приложит все усилия, чтобы ускорить воцарение справедливости по всей земле. Как учит величайший мудрец Дольбрайн, заключенный деспотическим режимом в застенки Аксамалы, великан духа и гений мысли, вольнолюбивый сокол Сасандры…
Как ни был Гуран увлечен мыслями о грядущей свободе и равенстве всех людей пред ликом Триединого, знакомый бордель он не пропустил. Загодя приосанился в седле, легонько подкрутил усы, смахнул клок кошачьей шерсти, неведомо каким образом приставший к рукаву черного дублета.[15] А вдруг кто-то из девочек выглянет в окошко? Хорошо бы Лита… В ней не было вызывающей красоты Риллы, непоседливости Фланы, переменчивости Аланы. Мягкая, домашняя и уютная. С ней или с похожей на нее вельсгундец мог, пожалуй, связать жизнь, если бы… А впрочем, что болтать попусту?
К удивлению молодого человека, «Роза Аксамалы» встретила его заколоченными крест-накрест окнами и сорванной, висящей на одном гвозде вывеской.
Как же так?
Насколько он помнил, хозяйка борделя, фрита Эстелла, не собиралась продавать заведение или переезжать в другой конец столицы. Да и разориться она тоже не могла. Не та хватка. Скорее бы он поверил в то, что черноволосая бордель-маман прикупила себе еще одно доходное дело – игорный дом, к примеру, или гостиницу. А тут доски, перечеркивающие ставни, словно ошибку в ученическом задании.
– Ты слышал что-нибудь? – повернулся Гуран к спутнику. – Что с «Розой Аксамалы»?
Слуга пожал плечами. Потер усыпанный веснушками нос.
– Так вроде бы съехали они, – сказал он и полез пятерней в затылок. – Я тута не бывал. Дорого. Так, слыхал краем уха.
– Ох ты и шельма, Боррас! – погрозил ему пальцем Гуран.
– Я чо? Я ничо… Другие вон чо, и то ничо… – Слуга состроил простецкую рожу. Толкнул чалого пятками.
Клепсидральную площадь они миновали в полном молчании. Дальше путь лежал по улице Шести Побед до Тьяльских ворот. Рысить в черте города разрешалось лишь гонцам, спешащим со срочными донесениями, и военным, но только в случае осады столицы. Плотная толпа, запрудившая улицы, не позволяла коням прибавить шагу. На городских улицах пеший имел все преимущества перед всадником. За ворота они выехали лишь в третьем часу.[16]
Вот и широкая, мощенная камнем дорога. По обочинам – сребролистые тополя, вытянувшиеся к небу, словно пламя свечи. Из близлежащих сел тянутся в Аксамалу повозки с яблоками, инжиром, виноградом, мукой, курами и гусями в ивовых корзинах, дынями, морковью и луком, медом и орехами, тушами свиней и коров.
Гуран подмигнул рыжему Боррасу.
– Не передумал?
Парень ответил степенно, хотя и побледнел от волнения:
– Нешто я трепло? Ежели Боррас сказал, то Боррас сделает.
– Чудесно! – воскликнул дворянин, ударяя пятками гнедого. – В рощу!
Слуга кивнул, повторяя его движение.
Но, чтобы разогнать скакунов хотя бы до рыси, им пришлось изрядно попотеть. Ход у гнедого оказался неимоверно тряским. Должно быть, сказывались больные бабки. Гуран успел проклясть все на свете, а в особенности скрягу т’Клессинга, пожадничавшего и подсунувшего разбитых одров вместо достойных дворянина животных.
Когда дорога скрылась за деревьями, они спрыгнули на землю.
Боррас на лету поймал брошенный Гураном кошелек со скудо.
Дворянин расстегнул перевязь, бросил на траву ножны с мечом, скинул дублет и сапоги.
Слуга тоже избавился от пояса с охотничьим ножом в липовом футляре, потертой курточки и обуви.
– Рубашками не будем меняться, – усмехнулся фон Дербинг.
Боррас глянул на заплатку на своей груди, грубо зашитый рукав и вздохнул с сожалением.
– Вшей твоих мне не хватало! – подмигнул Гуран.
– Да нешто я их развожу? – развел руками слуга.
– Продавать не пробовал? Говорят, их колдуны скупают. Для зелья вроде бы…
– Шутите?
– А ты как думаешь? Одевайся.
Они поменялись одеждой.
Гуран взъерошил волосы, потер ладонь о землю и провел ею по щеке. Растрепал усы и бородку – надо будет или сбрить, или уж отпускать, как мастеровой какой-нибудь.
– Ну, как?
– А чо?
– Чо, чо… Похож я, скажем, на подмастерье?
– Оно… С виду, ясное дело, да… А вот не говорит простой люд так…
