Пассажиры, сумевшие подняться с полу, припали к иллюминаторам и обсуждали случившееся; те, кто лежал, смотрели вниз – на качавшуюся и клонившуюся вбок землю. Поразительно, но в тот момент никто не кричал и не предавался панике.
Танина мама распахнула дверь каюты – и в этот момент отвалилось правое крыло гиганта.
Изуродованный моноплан начал крениться на нос и заскользил вниз, словно салазки с ледяной горы. Двигаясь выше «Горького», от него отдалялся «П-5» с открытой кабиной. Красного тренировочного самолета Николай Скрябин в небе не узрел и понял: истребитель превратился в то нечто, которое в самом начале кусками попадало на землю.
Тем временем искалеченный самолет весь как будто напрягся, а затем нос гигантской машины стал потихоньку приподниматься. «Ради бога, Николай, выровняй его!..» – взмолился мысленно Скрябин. Он явно взывал то ли к одному своему тезке – пилоту «Горького» Николаю Журову, то ли к другому – Святителю Николаю, Чудотворцу из Мир Ликийских. Зрачки Колиных глаз – он глядел теперь поверх бинокля – расширились настолько, что нефритовая радужка стала почти невидна.
Неизвестно, кто именно оставил возле каюты с прозрачным полом ресторанную сервировочную тележку. При содрогании самолета тележка эта сорвалась с места и понеслась в сторону открывшейся двери. Танина мама наклонилась и выставила вперед руки, чтобы остановить катящийся предмет – и остановила, да вот беда: пустой никелированный поднос, красовавшийся на белой скатерти, по инерции продолжил свое движение. Будто нож гильотины, он чиркнул в воздухе и – разрубил голову женщины поперек, точно по линии рта. Плашмя поднос упал на пол каюты, а следом за ним упала чудовищная полусфера – с копной светло-русых волос.
Наполовину обезглавленное тело еще пару секунд простояло в склоненном положении, удерживая тележку, но затем самолет снова качнуло, и оно повалилось набок.
Танечка, по счастью, ничего этого видела. Зато в ту сторону смотрела с полу одна из женщин – мамина подруга. При виде случившегося она встала и пошла к истекающему кровью телу, но тут «Горький» стал крениться вправо, и подруга Таниной мамы упала: лицом на покойницу, попав щекой в месиво из крови и чего-то еще, желтоватого и ужасного. Так что живая женщина осталась лежать недвижно рядом с мертвой и не попыталась подняться даже тогда, когда страшный крен пола стал несколько уменьшаться.
Между тем люди вокруг стали осознавать, что происходит, и теперь метались, кричали, ругались и плакали.
– С парашютом надо прыгать! – раздался чей-то возглас. – И как можно скорее!..
Подругу Таниной матери стал разбирать смех: парашютов-то ни у кого нет, вот незадача! Сначала женщина пыталась сдерживаться, а потом принялась хохотать и хохотала она до тех пор, пока сильнейший удар чьего-то ботинка не сломал ей ключицу. А потом сверху раздался голос:
– Ты что, паскуда, с ней сделала?
В этот момент летучий корабль задрожал с новой силой, и окровавленный поднос на полу глумливо пустился в пляс, переливаясь светом, как зеркало.
На какой-то миг Скрябину показалось, что его мольбы и его усилия, которые он стремился соединить с отчаянными стараниями пилотов, подействовали: угол, под которым «Горький» несся к земле, еще чуть-чуть уменьшился, а скорость падения гиганта слегка замедлилась. По трибунам аэродрома пошел было облегченный вздох, но тут волна ужасающей вибрации сотрясла самолет.
– Сейчас оторвет хвост!.. – пробасил за спиной у Скрябина всё тот же умник, который сказал про масляные баки, и Николай, не оборачиваясь, процедил сквозь зубы: «Заткнись!..»
Увы, дурные пророчества сбываются почти всегда. По корпусу «Горького», ближе к хвостовой части, пошла трещина (Коля мог бы поклясться: он и видел, и слышал, как возникал каждый ее изгиб), а затем громадный кусок фюзеляжа – примерно в четверть его длины – отделился от исполина.
– Не удержал… – в отчаянии прошептал Коля, а затем так прикусил себе изнутри щеку, что во рту у него сделалось солоно.
Гневался он на себя понапрасну: громадину весом в сорок две тонны смог бы удержать разве что Николай Чудотворец, спасающий неповинных от смерти. Всё, что осталось от «Горького»: уродливое неживое существо, похожее на вспоротую гарпунером акулу с одним гигантским плавником – в отвесном пикировании понеслось к земле.
Танечка услышала папин голос и произнесенное им нехорошее слово. Но голос этот тут же был перекрыт страшным низким звуком, словно у тысячи роялей разом порвались басовые струны. Пассажиры каюты испустили один, общий на всех, вопль. Всё вокруг задрожало, а затем возник протяжный хруст – как будто великанский зуб ломался под клещами неумехи-стоматолога. Тотчас окружавшие Таню предметы сделались неправильными, вывернутыми; девочку начало вытягивать из-под кресла, и она заскользила по полу, который явно вознамерился принять вертикальное положение.
Зато Таня сумела, наконец, глянуть туда, откуда донесся голос ее отца. Тот, схватив за волосы подругу своей жены, стучал ее лбом о распахнутую дверь каюты. Вернее, об откинутую дверь – она, как и спинки кресел, располагалась теперь параллельно земле. Женщина кричала, но не слишком громко, по крайней мере, не громче остальных пассажиров, которых никто не бил. Встретить смертный час с расшибленным лбом или с целым – разница была невелика.
– Папочка, – прошептала Таня едва слышно.
И – поразительное дело: отец услышал ее. Лицо инженера вдруг переменилось, сделалось добрым и растерянным. Он отпустил волосы женщины, которую бил, та упала и снова стала хохотать. Но инженер о ней мгновенно позабыл, побежал к дочери. Точнее говоря, попытался побежать: сделав несколько шажков по ускользающему полу, он упал набок, но тотчас перевернулся на живот и пополз.
– Как думаешь, – Николай резко обернулся и ухватил за рубашку гражданина, сделавшего пророчество насчет самолетного хвоста, – где он упадет?..
Тот ответил не размышляя:
– Во Всехсвятском, где же еще?..
– Всехсвятское – что это? – не понял Коля; в Москву он перебрался менее года назад, когда поступил в МГУ.
– Поселок Сокол раньше был селом Всехсвятским, – вступил в разговор Миша, коренной москвич.
– Точно, – басистый гражданин кивнул.
– Надо бежать туда. Может, кого-нибудь удастся спасти. – И Николай, повесив бинокль на шею, ринулся к проходу между скамейками трибуны.
Миша, конечно же, поспешил за ним – вместе с басистым предсказателем и еще десятком людей, число которых, впрочем, всё увеличивалось. Выскочив на летное поле, все они помчались к забору, ограждавшему аэродром.
