Олень поднялся на дыбы — бешеный удар тяжелого копыта превратил лицо под шлемом в кровавое месиво и бросил уже бездыханное тело на группу лучников, старавшихся встретить неведомого врага во всеоружии. Олень скакнул дальше, но как-то неровно, боком, медленно и тяжело, и Конан понял, что скачка окончена.
Он оглянулся по сторонам, раскрутил над головой мешок со страшным трофеем, отчего кровавые ошметки разлетелись из вспоротой шкуры во все стороны, прыгнул со спины умирающего животного и юркнул меж шатров. В следующую секунду шатающийся олень был утыкан стрелами и рухнул на колени, стукнув рогами в оброненный кем-то щит. Вслед за ним в промежутки меж шатрами ринулись быки, и ванирам стало не до мальчишки, возникшем в диком и жутком виде из ледяного тумана над пустошью и растворившемся как по волшебству.
Стадо, которое неслось с северо-востока, настигло своего поводыря, не добежав до лагеря — олень, несший старика, споткнулся и, сломав ногу, полетел в снег. Его туша придавила ногу киммерийца.
Передовые быки остановились так резко, что тучи взметенного снега еще некоторое время плыли навстречу выдвинувшемуся из лагеря строю ваниров. Здесь находился один из самых решительных помощников Атли, который даже при виде призрачного воинства Троллхейма, скорее всего, скомандовал бы своей ватаге: «Сомкнуть щиты, вперед, во имя Имира!»
Самый громадный, темный, как старый дуб, зубр осторожно потрогал копытом мешок. Раненый олень попробовал вскочить, но подлетевший сбоку бык ударил его всем корпусом так, что отбросил далеко в сторону. Наступила секундная тишина, затем разгневанный рев потряс темнеющие небеса.
Стадо, размалывая старого киммерийца и оленя копытами, двинулось вбок, вдоль сомкнутого строя ваниров на расстоянии полета стрелы. Бока у зубров от долгого бега тяжело вздымались и опадали, головы были низко опущены.
В строю раздались вздохи облегчения. Ваны не разглядели в мельтешении надвигавшейся бурой волны ни всадника и его нелепой гибели, ни, естественно, причины ухода стада. Каждый дружинник сам для себя решил, что ледяные гиганты, оценив их мужество и готовность умереть во славу Имира, отвели угрозу.
Некоторое время три сотни рыжебородых северян наблюдали поверх щитов, как удаляется стадо северных туров, затем стиснутые до белых пятен на костяшках копья, как в едином порыве, вздрогнули и опустились к земле.
Командир отряда, вогнав меч в ножны, взъерошил бороду и хотел что-то сказать вослед удалявшемуся мычащемупотоку, когда за его спиной в лагере послышался дикий топот, истошные вопли и лязг оружия. Мгновение спустя вновь ощетинившийся строй развернулся спиной к пустоши и боевым шагом двинулся назад, туда, где в лагере уже вспыхивали первые шатры, где хрипло лаяли псы и откуда вылетали навстречу гибели на копейных жалах первые быки, как вихрь промчавшиеся сквозь стоянку дружины тана Атли.
Стадо, которое вела Дьяра, чуть позже стада Конана, также ворвалось в палаточный городок, стоптав у самых его границ жидкий строй перепуганных наемников. Два бурых грозных потока столкнулись в самом сердце людской стоянки, и над тем местом, где разлетелся Конанов мешок, склонив рога, бросились друг на друга передовые зубры.
Вековечная полярная драма, знаменующая зарождение будущей жизни, развернулась в центре разворошенного людского улья. Быки вставали на дыбы, мычали и ревели, роняя хлопья кровавой пены, с треском сталкивались рога, соперники то и дело опрокидывались навзничь, сметая шатры и давя собак, чтобы вскочить вновь и с удесятеренной яростью вновь кинуться друг на друга.
Хозяева пустоши не прерывали сражения даже тогда, когда их бока оказывались истыканными стрелами, а на хвостах и лохматых загривках повисали пришедшие в себя псы Нордхейма. Молодняк видел перед собой только дерзких соперников, ноздри раздувались от дразнящего запаха, разлитого повсюду — в этой войне людям не было места, их попросту не замечали.
И ваниры успели в этом убедиться. Не зря в дружине тана были собраны самые отчаянные и опытные бойцы севера. Они быстро пришли в себя от первоначального испуга, взяли в стальное кольцо центр лагеря и принялись методично уничтожать зубров, стараясь к ним не приближаться. Тучи стрел, копий и метательных топоров обрушились на сражающихся быков, и грозный рев сменился жалобным мычанием, а утоптанный сотнями ног и копыт снег стал красным. Вскоре к битве подключились командиры. Сквозь рев и грохот раздались свистки и рожки, стальное кольцо в двух местах разомкнулось, и ваниры, перегруппировавшись, двинулись неспешным шагом, выставив копья и вытесняя зубров из лагеря.
Первый запах схватки утих, трофея, из-за которого следовало ломать рога, на месте не оказалось, к тому же самые неистовые самцы уже погибли, и более робкая молодежь стала оглядываться на людей, вздрагивать от стрел, пробивающих шкуру, отбрыкиваться от снующих между ними собак.
К тому же все вокруг настолько пропиталось запахом их собственной крови, что отуманивающий аромат, гнавший их через пустошь и заставлявший не замечать любые препятствия, начал таять. Инстинкт выживания начал брать свое — самые робкие и израненные зубры устремились в открывшиеся проходы, преследуемые кровожадными собаками.
Через некоторое время два стада смешались и ринулись вон из ловушки, стоившей хозяевам пустоши едва ли не половины поголовья. Ваниры, разгоряченные битвой, еще не успели как следует задаться вопросом о причинах внезапного нападения животных — деле совершенно неслыханном.
Отдельные воины еще преследовали уходящих быков, другие разбрелись добивать раненых животных и оказывать помощь своим затоптанным товарищам, чьи голоса стали то тут, то там пробиваться сквозь смолкающее мычание, когда запылали первые шатры и упряжки.
Черные клубы дыма устремились вверх в разных концах лагеря, следом крики воинов и истошный лай псов, не ушедших преследовать туров, возвестил дружине, что в самом сердце ее разрушенной стоянки их поджидает другой беспощадный враг.
Снурр был одним из первых, кто увидел источник новой напасти. Он волок раненого лучника к одному из уцелевших костров. Могучее копыто размололо ему левую ногу, несчастный потерял сознание от дикой боли, и лишьрука мертвенной хваткой держала обломки бесполезного лука.
Он дважды обходил трупы воинов, души которых, без сомнения, уже пировали в Ледяных Чертогах, когда обратил внимание, что у одного из них аккуратным и точным ударом клинка была обрублена голова. Шлем со сбитыми рогами валялся в луже крови, а сама голова, надетая на обломки меча, таращила на Снурра белесые глазницы.
