— Так и есть, — спокойно ответил Родриго.
Когда Якопо вернулся, в руке он сжимал новую бутыль.
— Франкское, — пообещал он. — Лучшее из их погреба. Простите, мне следовало догадаться.
— О чем?
— Вино, которое мы пьем, не для желудка дворянина. Я не подумал.
— Оно же не твое, — устыдившись, ответил Родриго. — Вчерашние новости о госпоже Десдайо расстроили меня… — Он чокнулся с Якопо и понял: парень прав. Это вино намного лучше.
Родриго, с усилием подняв от стола голову, смотрел на приближающуюся служанку. Или она работает в лавке? Неважно, все равно она окажется в его постели. Он патриций, и его дворец стоит на Большом канале.
Небольшой дворец. Узкое трехэтажное здание, стиснутое двумя массивными соседями. Но все же дворец и с видом на Каналассо, главную артерию Венеции. Бывали дни, когда Родриго сам себе не нравился, и сегодня был один из таких дней.
Прошлой ночью дела шли неплохо, пока Темучин не поймал стрелу. А когда они нашли того мальчишку, все стало еще хуже.
Кто знает, где он сейчас.
Хорошо бы утонул.
Лагуна сверкала под утренним солнцем. Медленно, лениво, как расплавленный свинец, на берег надвигалась волна прилива. Родриго даже не заметил, как опустела зала. И собутыльник его исчез.
— Якопо?
— Девчонку убили. Яко пошел посмотреть.
Довольно странный интерес для города, где прохожие по утрам перешагивали через тела.
— А что тут особенного?
— Убийца. Парня видели неподалеку. Голый и с серебристо-серыми волосами. Стража думает, это он.
Когда Тико проснулся, его мочевой пузырь был полон, член встал, а яички болезненно набухли. Он помочился. Неужели его моча так сильно воняет?
Потом он осознал, что все запахи слишком сильны.
Дым от потушенных на ночь очагов. Ароматы пирогов и жаркого из общественных печей на каждой улице. В этом новом мире роскошь смешивалась с грязью. И люди, тысячи странно одетых людей, живущих своей недоступной для него жизнью.
Плоский горизонт редко проглядывал сквозь туман. Здесь всегда туман. Может, эти острова на краю мира. Или единственные острова в мире. А может, и нет никакого мира, кроме них.
Крыша склада, где он спал, протекала. Половину помещения занимал мусор, остальное пространство — дерево, сложенное для просушки. Боковой канал, на который некогда выходила пристань, обветшал и зарос. Мост в его устье, преграждающий вход, был старым, но полуразрушенный склад еще древнее.
Юноша провел в своем укрытии четыре ночи. Уличные беспорядки продолжались уже шестой день. Но в эту ночь впервые пошел снег, и Тико по крышам направился на юг. Его гнали голод и осознание: город принесет ему что-то более важное, нежели стрела в плечо.
Он научился использовать тени, его дыхание не касалось падающего снега. Мужчины, молодые и старые, не замечали его, как кинжал, занесенный над головой, или тишину в небе. С девушками, кошками и старухами сложнее, но ведь всем известно, они видят суть вещей.
Николетти воевали с Кастеллани.
Если корабелы гордились своей гильдией, то Николетти — своим приходом, Сан-Николо деи Мендиколи, самым трудным и упрямым в городе. Никто в точности не знал, с чего началась вражда, но порожденные ею уличные бои кипели уже четыре сотни лет. Герцоги не поощряли ее явно, но и не запрещали. Стоило подняться приходам с одного берега Каналассо, приходы другого тут же вставали, желая сокрушить их.
А в эту ночь для схватки нашелся повод.
«Красные» Кастеллани обвинили Николетти в убийстве Марии, жены башмачника-кордована. «Черные» Николетти обвинили своих врагов в попытке вытянуть плату за кровь, в которой они неповинны.
И вот в полночь, когда снег падал так густо, что бунтовщики были не в силах разглядеть другой берег канала, начиналось новое сражение. Традиция диктовала время. Она же требовала — перед началом лучшие бойцы должны встретиться на мосту. Они разбрасывали снег и подбрасывали монету, решая, чей удар будет первым.
Последний час перед полуночью люди готовились к схватке. Они искали мужество в спиртном и распаляли гнев разговорами о добродетелях Марии или, напротив, о бесстыдном требовании платы за кровь. В этот час Тико добрался до дымохода на крыше Фонтего деи Тедески, к северу от моста Риальто. Здесь компанию ему составили мертвый голубь и живая кошка. Благодаря голубю кошка сможет протянуть еще несколько дней.
Трубы, не меньше десятка, каждая в два человеческих роста, заканчивались каменными воронками, откуда истекало тепло. Тико притянул сюда шум, который он услышал еще в самую первую ночь в городе. Стук механического сердца.
Мерный шум повлек Тико к дальнему концу крыши Фонтего, потом на холодные плитки двумя этажами ниже, а затем в переулок. Замерзшая грязь, укрытая снегом, резала ноги. Стены отражали звук, и он стал еще громче. Тико, не раздумывая, распахнул дверь и переступил порог. В механической мастерской царил мрак, лишь в дальнем углу горела единственная свеча. Оттуда послышался какой-то вопрос.
Задавший его голос казался старым и горделивым. Он звучал так, будто вторжение чужака вовсе не беспокоит человека. Только потом Тико узнал, о чем его спрашивали, и сожалел о том, как получил это знание.
— Моя печатная машина.
Живот книгодела свидетельствовал о том, что мужчина хорошо питается и мало двигается. Его щеки отвисли, глаза водянистые и бледные. Волосы густые, но совсем седые.
— Единственная печатная машина во всей Серениссиме.
Тико молча смотрел на него.
— Ты не понимаешь?
Он не понимал. Уже выбежав из здания, он воссоздаст разговор из вспышек и осколков памяти. Но будет уже поздно.
— Его изобрели китайцы. А я переделал, и сейчас его приводит в движение вода, — мужчина указал на движущуюся ленту, уходящую в пол и вновь появляющуюся на расстоянии шага.
Лента вращала колесо, которое крутило шестерни, подающие листы бумаги под падающий пресс. Этот звук Тико и слышал с улицы.
— Будущее. Моя машина — шаг в будущее. С приливом мы можем отпечатать пятьдесят страниц Малой Азии, потом сменить пластину и к отливу отпечатать еще пятьдесят копий Китая.
В его голосе звучала гордость. Тико понял ее позже, когда старик уже не мог ничем гордиться. Мастер, увидев, что Тико изо всех сил пытается понять его слова, перешел с венецианского наречия на материковый итальянский, потом попробовал немецкий, греческий и латынь. Наконец он пожал плечами и вернулся к родному языку.
— Выгравирован франками, напечатан на китайском прессе, усовершенствован венецианцем. Основан на фактах, доставленных лучшими мореплавателями Португалии, Венеции и Мавритании. Надеюсь, мой первый атлас приобретет принц Алонцо.
