Она резко замотала головой.
— Я просто хотела спасти… Вы, люди, такие странные: чтобы наполнить свой сосуд, совершаете ужасные вещи, даже жестоко убиваете друг друга, сначала духовно, а потом физически. Вы так же пожираете друг друга, как и животные, но не ради пропитания, а ради развлечения! И я сделала из тебя… из вас сосуды. Пустые — за это прости. Теперь вы ощущаете такую же тоску, как и я. Мы никогда не сможем наполнить свой "сосуд" смыслом и даже чувствами. Зато вы можете жить чувствами других, ощущая их гораздо ярче, чем когда-то свои… поэтому вам надо общаться с другими. И на этот раз поглощение людьми станет для вас безопасным — я об это позаботилась. Мне было легко на душе, когда я знала, что в этом городке, полном тёмных тайн и крови, а также нелёгких воспоминаний, вы можете ходить где угодно, и с вами никогда ничего не случится… никогда-никогда. Разве это плохо — знать, что никто и никогда не сможет поиграть с вами против вашей воли, только потому, что оказался сильнее?
Они немного помолчали. Она рисовала кончиком туфли узоры на мелкой гальке, он размышлял, только так и не мог придти к какому-либо выводу, ненавидя себя за мягкотелость. Он словно бы ждал, когда она опять всё решит за него. Но апатия вновь покрывала лёгкий налёт ярости — он вновь ощущал себя пустым… Как она и говорила: сосудом с дырой, который ничем невозможно наполнить. Хотя, возможно, это действительно небольшая цена за боль и возможность никогда и ничего не бояться: ни людей, ни смерти?
— Держи, — неожиданно она вложила в его руку странную хрустальную фигурку. — Это твоя судьба и твоя жизнь. Теперь ты будешь хранить её, если тебе так уж неприятно, что я сохраняю её за тебя.
Анжела встала и уставилась на горизонт, в то магическое место, где обманом зрения соединялась вода и небеса.
— Теперь ты можешь уйти от меня и даже уехать. И так же никого и ничего не бояться, так как теперь твоя судьба в твоих руках, и насильно её отобрать ни у кого не получится. Всё-таки мои чары до сих пор на ней… И я вновь буду заботиться о тебе, только без навязчивости. Можешь теперь считать меня своим ангелом хранителем, — девушка рассмеялась с некоторой горечью. —
Кажется, мне пора найти остальных и вручить им их фигурки. А ты… думаю, ты можешь стать пиратом или моряком, мне кажется, что тебе понравится такая жизнь. В любом случае, делай, что хочешь… Только иногда возвращайся, пожалуйста.
Анжела ушла, оставляя в его сердцу странную пустоту, а ладонь рефлектора сжала фигурку. Некоторое время Джон боролся с желанием швырнуть её в воду, но затем решил перестать быть инфантильным ребёнком, и взять на себя ответственность за собственную жизнь.
Диана Удовиченко
Хранитель для Марфы
Марфа шла — нет, Марфа гордо несла себя по Большой Рыбацкой улице, степенно отвечая на приветствия горожан. Бархатная серая жакетка ладно облегала пышную грудь, юбка из плотной синей тафты тихо шуршала при каждом шаге, ей вторили веселым скрипом новенькие полусапожки на высоком каблучке. И собою Марфа была приятна: высокая, статная, смуглая. Взгляд ее лукавых зеленых глазищ мало кто мог выдержать: они словно в душу смотрели, насквозь видели. Из-под маленькой шляпки выбивались завитки смоляных волос, красиво обрамляя миловидное лицо. Человек нездешний, увидев Марфу, подумал бы: «Вот идет барыня или купчиха». Ни за что не догадался бы этот самый человек, что перед ним потомственная гадалка. Почему-то принято считать, что гадалки — это такие страхолюдные старухи, замотанные в цветастые шали поверх унылых черных обносков и не расстающиеся с хрустальными шарами, в которых клубится непонятная муть.
А Марфе не нужны глупые декорации. И без того вся Южная пристань знает, у кого пытать судьбу. В уютный домик на Большой Рыбацкой шли моряки, чтобы узнать, благополучно ли пройдет кругосветный рейс. Сюда заглядывали перед совершением крупной сделки купцы и банкиры, приходили в канун свадьбы невесты и женихи. Однажды явился погадать даже сам батюшка Силантий из церкви, что на Соборной площади. Марфа всем раскидывала карты, молчала долго, изучая расклад, а потом, глядя в глаза собеседника, начинала говорить. Все рассказывала, в подробностях — что сбудется, что не сбудется, чем дело кончится, чем сердце успокоится. Тонко гадала, ажурно, словно кружево плела. И всегда ее предсказания сбывались в точности. Поговаривали, что Марфа обладает не только умением видеть будущее, но и с магией в ладах. Может, оно и так — недаром же матерью провидицы была цыганка. Тридцать восемь лет назад в Южной пристани остановился приехавший на ярмарку пестрый табор. Одна из юных смуглянок, показывающих толпе волшебные фокусы, влюбилась в молодого рыбака. Девушка осталась в городе, а через год родила избраннику дочь. Но свободолюбивая красавица не сумела стать рыбаку хорошей женой, домашнее хозяйство казалось ей скучным, а оседлая жизнь — душной. И спустя три года цыганочка сбежала от любимого, оставив ему на память черноволосую малышку и вечную тоску.
Так что никто не сомневался в способностях Марфы — кому как не дочери загадочного кочевого племени быть настоящей чародейкой? Весь город и без шалей знал: Марфа — плетельщица судьбы.
А вот сегодня она не гадала никому. Потому что день особенный, праздничный — день перед Вальпургиевой ночью. Сегодня Марфа шла на городской рынок.
Рядом с Марфой шагал ее двадцатилетний сын Никита, почтительно поддерживая матушку под локоток. Обычно он родительницу на рынок сопровождал неохотно. Не любил гулять по рядам, таща корзину, наполненную снедью. Но в особенный день и покупки особенные, и парень пребывал в хорошем настроении, поглядывая по сторонам и отвешивая поклоны молоденьким девицам.
***
Ах, что за чудо этот рынок в Южной пристани! Кто не бывал на нем, тот никогда не поймет характера этого приморского городка. У входа, в тени платанов, торгуют семечками бойкие старушки. Не пренебрегайте ими! Они — память, совесть и источник свежих сплетен города. И не вздумайте бросить на них неприветливый взгляд. Иначе назавтра вся Южная пристань узнает, что вы — горький пьяница, подлый изменщик, да и вообще нежить окаянная, прибывшая из самого страшного уголка внеземелья. И попробуйте потом отмыться. Так что старость надо уважать, иначе — себе дороже.
Дальше простираются длинные, бесконечные, пропахшие морем рыбные ряды. Они открываются, когда часы на Центральной площади бьют пять утра, а завершают свою работу ровно в полночь. Прилавки завалены рыбой — сверкающей, трепещущей, бьющейся, потерянно раскрывающей печальные рты, и вялой, снулой — такая идет по дешевке.
