— Излагай свое дело, скоморох. Да не задерживай меня.
— Отойдем чуть в сторону.
— От своих у меня секретов нет.
— Ох, не темни, — заметил Богдан, очередной раз ослабляя пояс после обильного застолья. — Мы тут муку принимаем, а ты чего-нибудь добился?
— Вижу, измучен весь. Щеки какие наел… — Радим дружески похлопал парня по плечу. — Ладно. Слушайте все. Сейчас я такое скажу, что, коли воевода прознает, не сносить мне головы.
— Не бойся. Говори, — Параскева запахнула шубу плотнее, ибо ветер усиливался.
Радим пробежал взглядом по лицам присутствующих, чтобы в будущем знать точно, кому доверил ужасную тайну.
— В эту ночь умер не только Ян Творимирыч, но и холоп, смерть которого воевода велел скрывать.
— И что? Я знаю об этом.
— А видела ли матушка боярыня оба тела?
— Что ты молвишь, скоморох! Нет в том радости — покойников разглядывать.
— Ежели б видела, то поняла, что оба умерли одинаковой смертью. От одной отравы.
— Отравы? — Параскева нахмурилась. — Кто-то решил потравить всех в этом доме?
— Чтоб увериться в правоте моей, надо на Яна Тво-римирыча глянуть. Коли я прав, губы его зелеными будут от яда.
Боярыня раздумывала недолго.
— Нет ничего проще. Я как раз собиралась к святому Клименту идти. Пойдем вместе.
— Можно я тут побуду? А то боюсь мертвецов с детства, — взмолился Богдан.
— В церкву войти боишься? — подозрительно покосилась на него Параскева.
— А то! Там же покойник! Да еще вот Радим говорит, что тот с зелеными губами! Жуть-то какая!
— Ян умер добрым христианином. И нечего бояться. В храме Божьем с тобой ничего не приключится.
Дальнейшие споры были бесполезны. Боярыня в сопровождении свиты направилась прочь со двора.
— Что, понял, как тяжела скоморошья доля? — спросил Радим.
— Ох, не говори. Втравил ты меня. Я думал, с Коло скоморохов дело иметь придется, а тут такое… — Богдан похлопал себя по пузу. — Может, подменишь меня на денек? Отъешься. А то вон какой худой…
— Не, Богдан. Я ж обещал боярыне отравителей выискать. Вот на след напал. Негоже посередь поля борону бросать.
— Ого, землепашец-следопыт… Кашу тут, между прочим, готовят чудную. Пальчики оближешь.
Церковь Климента Римского представляла собой высокий сруб, увенчанный широкой маковкой из блестящей меди. С трех сторон были пристроены небольшие клети. Первая служила преддверием, две прочие — отдельными молельнями. Войдя внутрь, Радим очередной раз подивился богатству христианских храмов. Все здесь сверкало золотом и яркими красками. Более двух Дюжин восковых свечей освещали убранство церкви, не оставляя в ней места для темных уголков. В центре, у алтаря, на помосте, покрытом алой паволокой, лежало тело Яна Творимирыча. Он был одет в парадные одежды, включавшие богатую, парчовую шубу и горностаевую шапку. У ног покойника стоял большой кувшин вина и лежал круглый каравай хлеба. В изголовье пресвитер в длинной белой столе, зеленой фелоне с омофором, расшитым черными крестами, шептал молитвы на греческом языке. Вдоль стен на коленях стояли те, кто пришел попрощаться с боярином.
Параскева сделала знак спутникам, кроме Радима, остаться на месте, сама же прошла к алтарю. Взгляды присутствующих тут же обратились на нее. Скоморох почувствовал себя неуютно в центре внимания благородных особ, среди которых он без труда узнал воеводу Эйлива, бояр Остромира и Симона. Однако отступать было некуда. Вместе с боярыней он преклонил колени около тела Яна Творимирыча.
— Смотри, скоморох. Я что-то губ зеленых не примечаю.
— Да и я не вижу, матушка боярыня. Но, может, стерли зелень, прежде чем класть? — прошептал в ответ Рад им.
— То нам не узнать.
— А загородите меня на пару мгновений от батюшки. Хочу кое-что проверить.
— Будь по-твоему, но не переусердствуй, — боярыня передвинулась чуть вперед, так чтобы священник не видел Радима.
Быстрым движением скоморох склонился над мертвецом и пальцами раздвинул ему губы. Так же быстро он принял первоначальное положение. Для всех присутствующих скоморох лишь неловко покачнулся и удержался от падения рукой.
— Смотри, матушка боярыня, на пальцах остался зеленый налет. Его потравили так же, как холопа.
— Ты залез ему в рот? — Параскеву чуть не перекосило от отвращения.
— Помилуй, матушка боярыня. Все для твоего блага стараюсь.
— Не оправдание то для греха! Ладно, пойдем. Так же быстро, как вошли, боярыня со свитой покинули церковь.
— И что? — полюбопытствовал первым Богдан.
— Будет ему епитимья за грех. Суровая епитимья.
— Пропал ты, Радим. Не от потравы помер боярин?
— От потравы, — ответила за скомороха Параскева. — Потому и не велю Радиму епитимью нынче же принять. Сперва должен отравителя найти. Кого подозреваешь?
— Есть пара мыслей. Однако позволь пока промолчать, дабы поклеп не возвести. Мне бы в палаты воеводы попасть, пока его там нет. Посмотреть все. Может, найду чего.
— Это можно. Только смотри, коли воровать удумаешь, не спасу. На воротах повесят — и поделом!
— Богом клянусь, не будет такого!
— Вот и ладно. Гляди, не попадись. Порубом не отделаешься.
Объяснять то, чем он рискует, Радиму не имело смысла. Он уже давно понял, что зря не бежал из Ладоги, когда была такая возможность.
Благодаря Параскеве Радим получил полное представление о том, как выгорожены клети в тереме воеводы. На первом ярусе находились большие палаты — людская и сторожевая. Оба помещения связывались небольшим пристроем, в котором была лестница на второй ярус. Пристрой был двухэтажный, верхняя его часть — помост, в котором Радим с Богданом бродили в ту несчастную ночь, когда их поймала боярыня. Двери из помоста вели в два сруба — тот, что над людской, назывался крылом Параскевы, тот, что над сторожевой, — крылом Эйлива. В срубе боярыни поставлены три палаты — одрина боярыни, каморка для холопов и гостевая клеть — там нынче расположился Остро-мир. Крыло воеводы побольше, и палат там было четыре. Параскева подробно объяснила, которая клеть была отдана Яну Творимирычу, а которая Симону Переяславскому, в какой потчует воевода, в какой — его огнищане.
Нынче оказался самый благоприятный момент, чтобы незаметно попасть в жилище воеводы. Хозяин со свитой отправились в церковь, важные гости ушли с ним или остались пьянствовать в риге, слуги суетились в людской. Единственный сторож стоял у лестницы в пристрое. Норманн скучал, опершись на секиру. Параскеве он вежливо поклонился, на ее свиту посмотрел как на пустое место. Люди боярыни сторожа не интересовали.
