Ладно, гляди не гляди, дело ясное, надо выбираться отсюда.
Всё это я передумал, пока пытался разжать сведённые судорогой зубы. Когда это получилось, ещё некоторое время ушло, чтобы убедиться в наличии языка. Откусить его мне, к счастью, не удалось, но я был к этому близок. Поэтому ещё довольно много времени пришлось сглатывать кровь и полоскать рот, расходуя драгоценную воду. Кто бы мог подумать, что из языка может вытечь столько крови? Я даже испугался, что истеку ею весь и останусь лежать рядышком с рыжеволосым рогатым скелетом. Однако, она всё же остановилась. Язык остался распухшим, но говорить всё равно было незачем, не с кем и не о чем. Разве что со скелетом, но он пока на приятельскую беседу не набивался. Признаться, я о том и не жалел.
Слегка оклемавшись и успокоившись, я попытался выбраться. Тедди всегда говорил, что пытаться не надо. Надо просто сделать. Посмотрел бы я на него здесь. Сползти-то в склеп, я сполз. Но когда понадобилось выбраться, оказалось, что хоть он и невысок, но до норы под самым потолком мне снизу не дотянуться. Можно только допрыгнуть. Это было нетрудно. Обычный хоббит может подпрыгнуть на высоту своего роста, а такой худой, каким стал я, и выше. Допрыгнуть до норы было легче лёгкого, всего-то на фут. Но ухватиться за земляной крошащийся под пальцами край, а тем более подтянуться на исчезающей под ладонями осыпи, было совершенно невозможно. Да и шуметь я боялся.
Осмыслив всё это, я решил, что напрасно тороплюсь. Солнце встало совсем недавно. В склепе почти светло. Может, и не так уж светло, но глаза привыкли и хорошо различают окружающее. Скелет пока не подаёт никаких признаков жизни, – тьфу ты, какая у него может быть жизнь! – пока он ничего не делает, просто лежит, как и должно мертвецу. Возможно, он начнёт что-нибудь делать ночью. До ночи мне всё равно придётся ждать. Пока наверху орки, днём я никуда убежать не смогу. Поэтому у меня ещё очень много времени. Его с лихвой хватит, чтобы оглядеться и придумать что-нибудь. В Алой книге сказано, что если долго сидеть у входа, то, в конце концов, придумаешь, как войти. Думаю, что для выхода этот способ тоже годится.
Перво-наперво я перекусил. В свёртке Гхажша нашлось пяток сухарей и маленький кусок такого же сухого и твёрдого вяленого мяса. Чьё оно, я не стал задумываться. Жевать такую жёсткую пищу с распухшим, израненным языком было трудновато, но когда это хоббит жаловался на трудности в еде? Я справился. Жаль, мясо было не только сухим, но и ещё очень солёным. Оно щипало язык немилосердно, и воды пришлось выпить больше, чем я рассчитывал. Может быть, и не стоило есть всё сразу, впереди был ещё долгий день, но после двух дней плена и суточной пробежки пустота в желудке и сухость во рту были нестерпимы. Погибнуть от голода и жажды, когда есть пища и вода, было бы верхом глупости. Тем более, было неизвестно, что меня ожидает дальше, и представится ли случай спокойно поесть.
А пока я занялся грабежом. Вам доводилось грабить могилы? Нет? И правильно. Недостойное это занятие. Можно было бы подобрать и другое, более благозвучное словечко, чем «грабёж». Например, «гробокопательство». Но никакого гроба у мертвеца не было, не называть же гробом саван, в который он был завёрнут. И ничего я не копал. Так что «грабёж» – самое подходящее название тому делу, за которое мне пришлось приняться.
Сначала я стал искать оружие. Долго искать не пришлось. Вот уж чего-чего, а оружия в этой затхлой захоронке было столько, словно мертвеца снаряжали не в могилу, а на большую войну.
В углах склепа стояли связки копий и дротиков, в ногах скелета лежала огромная, в полтора моих роста, секира, рядом с ним валялись два иссохших, потрескавшихся лука и полдюжины колчанов, битком набитых стрелами. В сомкнутых на груди руках в длинных, по локоть, кольчужных рукавицах была зажата рукоять длинного меча, тянувшегося до колен мертвеца. Ножен то ли не было с самого начала, то ли они истлели за время, пока лежали в могиле – меч на ощупь был ржавый, изъязвленный. По всему склепу были разбросаны обломки разного другого железа. Здесь были и рукояти мечей, и погнутые рожны копий, иззубренные бойки топоров без топорищ, свёрнутые в винт полоски ножей или кинжалов, обрывки кольчуг и порубленные щиты. Деревянную основу щитов источили жуки-древоточцы, и она превращалась в труху при касании. Оставалась лишь железная ржавая крестовина да нашлёпка в середине. Было ещё множество всяких кусков железа, иной раз очень причудливого вида. Если у всего этого и было когда-то какое-то предназначение, то я его не знал и не мог догадаться. Наверное, это было оружие и доспехи побеждённых мертвецом врагов. Когда он ещё не был мертвецом, если Вы понимаете, о чём я.
Порывшись в обломках и поискав у стен, ничего подходящего для себя я не нашёл. То есть не то чтобы совсем не нашёл. Стрелы, например, а особенно, их наконечники, очень привлекли моё внимание.
Знаете ли Вы, что такое настоящая боевая стрела? Доводилось ли Вам когда-нибудь её видеть? Или Вы лишь читали о воинах, сплошь утыканных стрелами? Если так, то Вам нелишне будет знать. Настоящая боевая стрела – это древко в три с половиной фута длиной, в большой палец толщиной, на одном из концов которого есть шестидюймовый железный клюв. Каких только стрел не обнаружилось в колчанах, каких на них только не было наконечников. Вытянутые, гранённые на четыре угла шипы; тупоносые и тяжёлые, как кузнечное долото; длинные и тонкие, как шило; плоские, с одним зубом на сторону и трёхгранные, с тремя зубьями; растопыренные тройной рогулькой, вроде сенных вил, и с тремя отдельными шипами на общей перекладине, как у рыбной остроги. Были и такие, что в наших краях называют «зарезами». Видом схожие с полумесяцем или плоской лопаткой для переворачивания мяса на сковороде. Стрелы эти нужны на охоте. Широкий наконечник оставляет большую рану, и зверь быстро исходит кровью, подранков не остаётся. Но наши, хоббитские, зарезы шириной всего-то в дюйм, а у этих ширина полумесяца была дюймов пять. Попадёт этакая стрелка в неприкрытую кольчугой шею, пожалуй, и голову срежет. Я даже поёжился, представив такое.
Древки стрел, видно, были чем-то пропитаны, древоточец их не тронул, лишь перья осыпались. Для меня каждая такая стрела могла бы стать неплохим дротиком. Только в кого их метать в этой конуре, пять на восемь шагов? Сначала надо оказаться снаружи. Стрелы вполне можно было забить в стену, как лесенку, но ещё мне необходимо было оружие, которым можно было бы рубить.
Я хорошо помнил, что мастер Фродо Бэггинс сумел отрубить умертвию руку. Повторять его подвиг мне не хотелось, но сдаваться просто так, если мертвец вдруг начнёт шевелиться, я тоже не собирался. Меч рыжеволосого скелета явно для меня не годился, я его с места-то едва сдвинул. О секире и говорить не приходилось, её я даже не трогал. Пришлось засунуть страх подальше и залезть под саван. Под саваном обнаружилась длиннющая, скелету до самых пяток, кольчуга, почему-то ржавчиной совсем не тронутая, великое множество золотых безделушек и полуторафутовый клинок в ножнах. Ножны развалились сразу, от одного прикосновения, и в моих руках оказался тяжёлый острый кинжал. Для меня – меч. Он приятно отяжелял руку и бронзовой рукоятью холодил ладонь. При взмахе меч тонко посвистывал, и, казалось, что в затхлом воздухе от него разлетаются крохотные оранжевые искорки.
