Но пока он искал лук, Веллия, подарив на прощанье остолбеневшему Шумри нежную и укоризненную улыбку, скрылась в густых зарослях.
Первым порывом варвара было ринуться вслед за ней, и он уже закинул ногу через ограду, но через мгновение сообразил, что это бесполезно: местность ему незнакома, ловкая и наглая, как куница, колдунья ускользнет от него — а может, и заманит в смертельную ловушку. Ярость его не знала пределов.
— Будь я проклят, что не придушил ее! Что не размозжил ей голову! Что не сжег ее, как тушку бешеного пса, повесив вниз головой! Вот почему эти проклятые цветы снова пахнут сладко! Они рады, что она жива, что больше ей ничто не грозит!.. Ну что же, деритесь, лиловые отродья! И он принялся отводить душу, бешено размахивая мечом, сшибая головки цветов, рубя стебли, превращая в крошево нежные лепестки… Запах цветов снова изменился: стал таким резким и острым, колющим, как тысячи игл, что Шумри поскорее прижал к ноздрям остатки серого порошка. Извиваясь и дергаясь, цветы старались достать до тела киммерийца, ужалить его, обжечь, убить… Но он так стремительно и яростно вращал мечом вокруг себя, не останавливаясь ни на миг, что ни один из шевелящихся лепестков не достиг цели.
Скоро с волшебным садом было покончено. Последние цветы он срубил с деревьев вместе с ветвями и растоптал их ногами. Золотисто-зеленый сок блестел на срезанных стеблях, каплями стекал вниз по коре. Хотя то была не кровь, но всего лишь сок, зрелище было почти столь же тягостным, как поле битвы, усеянное свежими трупами.
Тяжело дышащий варвар вытер меч о край плаща и вложил его в ножны. Но ярость его еще не утихла, не истощила себя. Подумав немного, он ринулся к замку, снял один из факелов, прикрепленных над дверьми, и зажег его.
— Что ты хочешь делать? — обеспокоено спросил немедиец.
— Сейчас увидишь! — Конан рывком распахнул резную дверь. — Сейчас мы с тобой славно погреемся!..
— Постой, Конан! — Шумри крепко схватил его за руку.
Не надо! Ведь ты же уничтожишь эти… эти…
Он не мог сказать приятелю, как ему жалко прекрасные гобелены, картины, фарфоровые вазы и мраморные статуэтки. В ушах его звенел умоляющий голос Веллии: "только у бездушных животных отбирала я их будущие годы… Чье назначение в жизни — лишь рушить и жечь!..
— Прошу тебя! — воскликнул он с мольбой. — Не разрушай, не жги!..
— Тебе жалко ее гобелены?! Ее ковры?! — захохотал киммериец. Когда он смеялся вот так, охваченный исступлением ярости, он был и ужасен, и величествен в одно и то же время. — Не жалей: она выткет новые! Ты ведь радуешься в глубине души, что она не сдохла, разве не так?!..
Он повернулся, готовясь ринуться с гудящим пламенем над головой в глубь изысканных и прекрасных залов.
— Подожди же!.. — еще отчаянней завопил Шумри. — Ты погубишь людей! Они сгорят или задохнуться во сне! Ты забыл, что говорил нам старик: почти все они не догадываются о том, кто она. Ее слуги не виноваты!..
— Да пропади ты пропадом со своей жалостью! — Конан швырнул факел на землю. — Не виноваты! Конечно, они всего лишь прикончили пару твоих слуг, да Больда!.. Как ты не понимаешь: ведь она же вернется сюда! Она все начнет сначала!..
— Хорошо, жги, — тихо сказал Шумри. — Подожди только, пока они не проснуться и пока я не расскажу им правду об их госпоже. *** Солнце уже сползло за кромки деревьев, когда приятели неторопливой рысью отдалялись наконец от замка, еще утром напоминавшего на выступ скалы белоснежную птицу, сейчас же превратившегося в черные горячие руны.
Оба молчали. От едкого дыма першило в горле, лохмотья сажи застряли в волосах и складках одежды. Кони мягко стучали копытами по тропе, потряхивая гривами, словно не понимая и удивляясь подавленности своих хозяев.
На повороте тропы показалась знакомая, вросшая в землю лачуга. Но старик в рваных лоскутьях не вышел навстречу, не замахал руками и не затряс приветственно головой. Шумри придержал коня.
— Стоит ли? — спросил Конан. — Или ты хочешь его обрадовать, что ведьма осталась жива? Не ответив, немедиец подъехал к хижине и соскочил с коня. Конан нехотя последовал за ним.
В лачуге было сумрачно. Старик лежал навзничь на старых шкурах. При появлении "любезных гостей" он не пошевелился и не издал ни звука. Шумри склонился над ним и прикоснулся пальцами к холодному лбу. На сморщенном лице старика застыло удивленно-жалобное выражение.
— Надо его похоронить, — сказал Шумри.
— Стоит ли? — спросил киммериец. — Лопату из замка мы как-то не догадались прихватить…
— Будем рыть мечом.
Когда они отдали последний долг столетнему старику, была уже ночь. Но они все-таки решили не останавливаться для ночлега, а ехать дальше. Несмотря на смертельную усталость, и Конану, и Шумри хотелось как можно скорее оставить позади себя печальное и проклятое место.
В полном молчании они возвращались с веселой охотничьей прогулки. Слышался лишь перестук копыт, да фырканье коней.
Внезапно ночь разорвал отвратительный хриплый вой, и кто-то спрыгнул с ветки дерева, нависшей над тропой, прямо на грудь киммерийцу. Острые когти вцепились ему в шею, лицо обдало смрадным дыханием.
— Кром! — Конан с силой оторвал хрипящую и плюющуюся тварь от своей груди и бросил с размаха под копыта коня.
Испуганный конь шарахнулся в сторону, едва не скинув с себя седока. Киммериец спешился, выхватил меч и подошел к лежащей на тропе твари, намереваясь довершить начатое. Но меч не понадобился.
Разметав космы спутанных седых волос, разбросав худые руки и ноги, на тропе неподвижно лежала старуха. Ее оскаленное лицо было страшно, как может быть страшна сама злоба. На лице и теле темная сморщенная кожа провисала такими глубокими складками, словно она прожила на свете не одну сотню лет.
— А этой красотке чем я успел досадить? — недоуменно спросил Конан, с удивлением и омерзением рассматривая обтянутые морщинистой кожей кости. — Ехал себе мимо, никого не трогал…
— Ты что… не догадываешься? Ты не узнал?.. — тихо спросил Шумри.
— Кого я должен узнать в этом грязном чучеле?!..
Вместо ответа немедиец показал на лоб старухи. Над переносицей на тонкой цепочке блестела в неверном свете луны большая жемчужина в форме капли.
