— Мне жаль вас огорчать, но… Даже если бы я встал на вашу сторону — я заранее знаю, как ответит… мой народ.
— Но почему? За что?! Вы хотите смерти трутням? Правильно! Пускай издохнут, они же для вас неполноценные существа!.. — не в силах больше сохранять маску, зарычал Ласперо.
— Это вам они кажутся неполноценными, — уверенно ответил Валентин. — Вызволив трутней, вы никогда их не сделаете равноправными. Будете находить все новые поводы, чтобы ваш "Стальной ветер" оставался высшей кастой. Простите меня… но я боюсь, что вы ни за что не откажетесь от своих привилегий…
— Каких привилегий?! — забрызгал слюной Целитель Душ. — Да стоит нам отправиться в Улей, и мы станем там кем угодно! Наполеонами, Цезарями! На кой черт нам власть над кучкой кретинов, из которых еще надо делать людей?!
— Для чувства собственного достоинства, — устав щадить, сказал Лобанов. — Ваша гордость — в том, что у вас реальная власть. И вы ее никому не отдадите и ни на что не променяете. Вы штурмуете Улей и ловите бродяг лишь с одной целью: создать настоящее иерархическое государство, с аристократами и плебеями… Вам дороги ваши мундиры, мантии, ордена, кодекс чести, Хартия, Божий Суд, степени родства, а равенство вы презираете, как выдумку слабых, хотя на словах и преклоняетесь перед ним…
Ласперо бросился возражать, опровергать, но Руф Вотан жестом принудил его к молчанию.
— Вы понятливы, — сказал Вотан и левым глазом подмигнул разведчику. — Я с Вами спорить не буду. У нас говорят — понятливые долго не живут… Шучу, конечно!
Они вышли из дворца и остановились перед фасадом Дома Семьи, под статуей архангела с мечом, широким, как лопата. Отцы-патриархи держали руки у козырьков, и ветер от Валентинова антиграва трепал плащи. Расставание по всей форме.
С высоты открылась сухая прямоугольная планировка верхнего Нового Асгарда; среди однообразных заснеженных кровель — провалы площадей с обязательными «вдохновляющими» статуями. Чахлый городской парк был обнесен гладкой стеной, исписанной двухметровыми буквами призывов и лозунгов; такие же литеры, железные, в облупившейся краске, выстраивались по краям крыш, слагая изречения Безымянного Вождя. Делая вираж над низиной, где кладбищенскими прямыми линиями вытянулись казармы младших братьев, Лобанов думал: ведь все, что он сегодня сказал им, отцы клана уже не раз слышали. Возможно, они это слышали семь раз. Первым был Исаев. С ним, вероятно, тоже попрощались торжественно, "на уровне послов". А потом… Для скафандра высшей защиты, вероятно, хватило одного тяжелого снаряда. Исаев, Перекрест, Эйхенбаум, Хаддам, Стенли… Кокон Уве практически неуязвим. Что с ним сделали? Что?..
Заветный вопрос Валентин патриархам так и не задал, поскольку знал после гибели Суареса, каким будет ответ.
Они ни за что не признаются, что ведут охоту за проникателями, пришельцами с Земли. Что истребили уже семерых и с такой же целью стреляли по Валентину, выходившему из Улья. О, тут наверняка не было никакой «ошибки» — следящие приборы подсказали, что защитный кокон снят, и разведчика пытались взять живьем — дурманным газом, ловчей сетью… Зачем? На допрос? Пыткой выбить какие-то сведения? Но мы же ничего не скрываем!..
Они не скажут, что случилось с Бьернсоном. И «скачущее» энергетическое поле будет равнодушно трещать, скрывая их мысли.
Если Бьернсон не погиб под Новым Асгардом, когда на него сбросили водородную бомбу, — а он скорее всего не погиб, — куда он мог направиться? Не искать ли Вольную Деревню, слухи о которой вполне могли дойти до Уве? Сказочный город добра и справедливости, во всем противоположный угрюмой столице "Стального ветра"?
Надо отработать и этот вариант. Но прежде — по биоизлучению найти на просторах окаменелого наста Урсулу. Все-таки добавочные сведения. А может быть, не только потому хочется ее видеть?…
Перед входом в здание Валентину пришлось обнять Урсулу за плечи: такая дрожь била женщину, прямо зубы стучали. Трупов или костей кругом не было — то ли их превратил в пыль атомный жар, то ли позднее растаскали крыланы и прочая милая вальхалльская живность, — но ощущение мертвечины, массовой бойни усиливалось с каждым шагом. "Концентрация смерти", — подумал Валентин. Это как плотное, тяжелое газовое облако над старинным химическим заводом. Никакой ветер не развеет… Обнимая и ведя Урсулу, Лобанов был вынужден снять с себя кокон, стиснуть его до размеров горошины в нагрудном блоке, где лежал абсолют-аккумулятор, и теперь чувствовал себя открытым всякому злу…
Через обугленный дверной проем они вступили под внушительный портал, в анфиладу залов, наполненных полумраком, заваленных мусором, — влажных, душных и гнилостью пахнущих помещений. Что-то с резким стрекотом скользнуло между ног к выходу, зыркнуло на бегу одиноким желто-горящим глазом… Шевелилось, шуршало в разных углах, разражалось визгливым хохотком или затевало драки с гневным крысиным верещанием.
Все крепче прижимая к себе Урсулу, Лобанов шел к некой точке в глубине здания, куда вело его безошибочное чутье.
Ага, вот, кажется, и оно, искомое место. Ничего особенного: небольшой, обитый истлевшей тканью зал с рядами соединенных кресел, с экраном на стене, когда-то, видимо, белым, теперь грязно-бурым, в потеках… У входа — железная лесенка с рифлеными ступенями, над ней дверь. Куда она ведет?
Темная комнатенка. Круглые жестяные коробки на полках. Два громоздких аппарата на штативах, примитивные конструкции с массой вертящихся деталей, у каждого впереди — трубка, уставленная в маленькое пыльное окно… Медицинские приборы? Оружие? Телеприемники?
— Извини, Урсула, но я без тебя тут не разберусь…
Она рассмеялась:
— Это всего-навсего кинопроекторы, дружочек! Для вас, землян, конечно, первобытная техника… А я когда-то работала киномехаником — кем я только ни работала… Хочешь, прокручу какой-нибудь фильм? Только нужно электричество.
— Дам энергию от кокона. Твое дело крутить.
Какой жуткий, наводящий тоску треск, мутное дрожащее изображение… И это люди называли искусством! Впрочем, должно быть, в оные времена проекторы работали лучше и пленка была новой, с яркими красками, с полноценным звуком. А теперь пробиваются лишь отдельные музыкальные фразы, полуразборчиво лопочет диктор… Похоже, это нечто вроде регулярного обзора городских новостей. Короткие эпизоды, забавная нарочитость подачи сведений: например, представляя человека, показывают его лицо отдельно во весь экран, а настроение того или иного события подчеркивают соответствующей музыкой… Депутаты народного собрания принимают закон об уменьшении срока условного гражданства. Что бы это значило?.. Хотя не столь уже и важен смысл закона. Главное, что здесь правило народное собрание. Спокойные, славные лица мужчин и женщин, у большинства — длинные, до плеч волосы; светлые летние блузы, смело открытые платья, никакого официоза, стянутых галстуками шей… Неторопливо поднимаются руки — закон прошел, выборным магистратам остается лишь принять его к исполнению… Следующий эпизод: занятие йогой в детском саду… Достижения селекционеров-овощеводов… Публичное состязание поэтов… Ближайшая премьера оперного театра. Батюшки! «Парсифаль» Вагнера! А декорации какие богатые, и актеры молоды, красивы, вдохновенны!..
