Ознакомительная версия.
Правильно, Лазор. Не Серраис. Уже завтра ты не сможешь вспомнить это имя. А через неделю – и не захочешь….
* * *
Когда Мара проснулась, ничто в номере не напоминало о вчерашней мистической оргии. Исчезли разбросанные по полу карнавальные наряды, свеча стояла на полке и даже не выглядела обгоревшей, а сам Лазор, в своих обычных серых брюках и голубой рубашке, сидел в кресле у стены, листая какой-то журнал.
– Доброго утра, прекрасная Мари, – произнес он своим прежним голосом, в котором ничего не осталось от вчерашнего звенящего серебра. – С Рождеством тебя! Снились ли тебе сны столь же прекрасные, как ты сама, или после вчерашних бесчинств ты спала как убитая?
– Скорее последнее, – невольно улыбнулась Мара.
– Тогда иди приводи себя в порядок. По случаю праздника о редакции можно не думать, так что весь сегодняшний день – наш.
Решай, куда мы сегодня пойдем….
– Лазор! – почти простонала Мара. – Сегодня последний наш день – ну зачем еще куда-то идти!
– Здравая мысль, – он кивнул вроде бы серьезно, но в глазах его искрилась неуловимая смешинка. – Тогда ты не будешь возражать, если я закажу завтрак прямо в номер?
Хлесткие струи воды, казалось, вымывают из сознания пелену наваждения. Мир, пошатнувшийся было вчерашним вечером, снова обретал незыблемость, и Мара уже не была уверена, что ей не почудились вчерашние действа со свечой….
Целующее пламя – примерещится же такое! Гипноз, может быть? Гипноз может заставить чувствовать наслаждение вместо боли, но он не прикажет пламени не жечь тело. Однако вот ее грудь, руки, шея – нигде ни малейшего следа ожогов. Наверное, она просто лишку выпила там, в молодежном центре – знала эту свою слабость и никогда не пила помногу, но вчера разве возможно было удержаться!
Вода, стекавшая с ее лица, окрасилась в зеленовато-лиловый цвет. При взгляде на эти темные потеки Мару почему-то передернуло.
Когда она, завернувшись в халат, выплыла из душа, на столе уже дымился кофе и шипела яичница с кучей добавок, и Лазор раскладывал сыр по ломтикам хлеба.
– Как тебе вчерашний бал? – осведомился он с пре увеличенным спокойствием. – Не правда ли, чудно?
– Знаешь, после…. после того, что было здесь…. у меня уже все как в тумане. Помню только, как танцевали и как ты пел.
Я даже не подозревала, что ты умеешь петь и играть….
– А на чем? Моя гитара осталась в Ледограде, – легко ответил он. – Я и вчерашнюю-то у кого-то позаимствовал.
– А жалко…. – протянула Мара. – Мне так понравилось!
Особенно первая, как там: «Наша сказка вечерняя замыкает свой круг….»
– Да ну, – отмахнулся Лазор. – Не пел уже черт знает сколько, так что вчера безбожно переврал все, что только мог….
Тебе намазать хлеб маслом или будешь просто сыр? Я, например, люблю именно всухую….
– Но мне лучше намажь, – Мара откинулась на спинку кресла.
Господи, как же все хорошо, и даже думать не хочется, что уже сегодня, в два часа ночи, придет конец этому мимолетному счастью…. Нет, жить надо исключительно сегодняшним днем – в конце концов, впереди у них еще пятнадцать часов, целая вечность!
Вскоре после завтрака они снова забрались в постель – но на этот раз Мара взяла на себя всю инициативу. Очарование новизны слегка притупилось, но его поцелуи все так же приводили ее в трепет, особенно когда он касался губами ее груди. Ее же ответные ласки были просто бешеными, словно она хотела вложить полжизни в эти немногие оставшиеся им часы. И в упоении желания возвращалась прежняя четкость и ясность – вот они, руки его и губы, а то, сверхъестественное, всего лишь почудилось….
– Лазор, любимый мой, счастье мое….
На стук в дверь она даже не отреагировала. Тогда дверь скрипнула, и голос Генны вывел ее из любовного дурмана:
– Мара, мой поезд через три часа…. Ой, прошу прощения! Я просто хотела забрать веер и шаль, не знала, что ты….
– То и другое на полочке в шкафу, – отрывисто бросила Мара, не желая ни на секунду прерывать самое важное на земле дело.
Из-за распахнутой дверки шкафа Генна искоса взглянула на любовников, которые уже успели позабыть о ней. И тогда, взяв свои вещи, Генна воровато повернула замочек на сумочке Мары….
Если б Лазор вовремя не спохватился и не начал приводить Мару в чувство, она вполне могла бы опоздать на свой поезд.
Пока снова нежилась в душе, пока укладывала чемодан, а ведь надо было еще успеть сделать множество мелких дел – сдать постельное белье, отнести посуду, что-то там дооформить в связи с путевкой….
Когда он помогал ей собирать и укладывать вещи, руки их то и дело встречались, и она опять и опять тянулась к нему губами – но теперь он был непреклонен:
– Давай, прекрасная Мари, нечего! Сама же жаловалась, что если задержишься хоть на день, то твой руководитель диплома этого не поймет!
– Знаешь, Лазор, если бы у нас было хотя бы место для следующей ночи – наплевала бы я на все…. – не сдержавшись, она шмыгнула носом.
– Ну вот, опять, хорошая моя…. Не реви! Запиши мне свой адрес – не в Линате же твой Дверис и не в Когури! Как только стану хоть чуточку посвободнее – обязательно попытаюсь разыскать тебя!
Дрожащим почерком она вывела на листке блокнота оба своих адреса, и общежитский в Дверисе, и домашний в Алдонисе.
– Пиши, обязательно пиши! Как жаль, что у тебя нет адреса, только ящик до востребования….
Транспорт уже не ходил, пришлось ловить попутку до вокзала. Лазор пообещал водителю двадцатку, и тот рванул по пустынным улицам Плескавы, как заправский автогонщик….
….в это время в поезде, мчащемся в сторону Ковнаса, в третьем купе на верхней полке плакала в подушку молодая женщина в сером брючном костюме. Все спали, никто не слышал ее – можно было не стесняться.
Поплакав, она запустила руку под подушку и в который раз принялась при синеватом свете ночника перебирать пачку украденных фотографий. Вот он на углу улиц Швесос и генерала Кайстита, на фоне устремленной в небо зеленой стрелы шпиля церкви Эленисте; вот они вдвоем у ажурной решетки моста через Дийду; вот он весело замахивается снежком на объектив….
– Дура я была, – шептала себе под нос Генна. – Какая же я была дура! Только и осталось, что песни его в тот вечер, да – «ты мудра, кошка»…. Ну разве способна оценить эта ухоженная Мара такого, как Он?!
…. – Провожающих просим покинуть вагоны! – в который раз надрывался проводник. Ступеньки уже втянули, и Мара стояла на коленях у еще открытой двери вагона, и губы Лазора – как раз на уровне ее головы – в последний раз нежно пробегали вдоль корней ее волос. Еще минута…. еще несколько секунд…. и все равно не верится, что вот тронется сейчас поезд – и ничего не будет….
Ознакомительная версия.
