— От тебя, презренное отродье, мне нужен лишь один точный ответ, — процедил сквозь зубы колдун. — В чем моя слабость?
Бесенок склонил голову и будто случайно скользнул взглядом по Фогару. Юноша испугался — он почувствовал, что ответ беса грозит ему серьезной опасностью. К счастью, чертенок не выпалил те слова, которые, очевидно, крутились у него в голове, а с усмешкой развернулся к Эразму и показал колдуну длинный красный язычок.
— Оглянись, смертный, и ты увидишь ростки, коим суждено превратиться в непреодолимую стену. Она обрушится на тебя, как семена, которые ты недавно пытался посадить. Да, кстати…
Бесенок склонил голову и светским тоном, как будто разговор шел о погоде, поинтересовался:
— Тебе не приходили свежие вести от Йоста? Впалые щеки Эразма пошли красными пятнами.
— Договор запрещает…
— Ну да, — осклабился чертенок, — он и тебе запрещает. Ха-ха! Ладно, за дело.
Тварь вытянула длинную шею и пожала серыми плечами, как будто ей не терпелось завершить скучную беседу.
— У тебя право на одно желание. Вперед, огласи его. Видишь ли, — ноздри существа презрительно дрогнули, — твоя берлога не располагает к длительным визитам.
Если бесенок и хотел спровоцировать Эразма на поспешный вопрос, у него ничего не получилось. Маг молча пододвинул бокал к наглому гостю. Тварь принюхалась и снова ухмыльнулась.
— Впредь относись к игрушкам побережнее, колдун, их у тебя не так много.
Чертенок подошел к бокалу, взял его крошечными пальчиками и вылил все содержимое на стол. В нос ударил резкий запах, перед глазами поплыл едкий дым.
Тварь собрала пролитую жидкость, как смолу, и скатала полученную массу ладонями, а затем ударила сверху кулаком. Та завертелась и приняла форму шара.
Бесенок ухмыльнулся в последний раз.
— Используй его с умом, человечек, ибо другого ты не получишь, кого бы ни вызвал. И на твоем месте я бы не спешил тревожить обитателей нашего мира!
С этими словами чертенок исчез так же стремительно, как и появился.
КОГДА подмастерье с черным магом ушли в башню, гоббы подняли пронзительный стрекот. Совместными усилиями, обычно им не свойственными и, как ни странно, вызванными не плетью или окриком колдуна, гоббы загнали рабов в бараки. Заперев ворота, твари собрались вместе и начали яростно перешептываться, не спуская глаз с башни. В темнице люди тоже сбились в кучу; мужчины всех возрастов окружили женщин в напрасной попытке поддержать тех, кто скорбел о пропавших детях.
— Их похитили лесные твари! — выкрикнула одна женщина, раскачиваясь взад и вперед. На ее лице застыла печать горя, щеки блестели от слез, в глазах уже не было тупости и апатии, навеянной безрадостной и тяжелой жизнью. — Они забрали мою Солваж, моего маленького Ленни…
Она зарыдала в голос, и заговорила другая, чьи гладкие волосы уже тронула ранняя седина.
— Лес… Братья и сестры, разве никто из вас не видел снов?
Женщина обвела взглядом собравшихся, пытаясь каждому заглянуть в глаза.
— Сны ничего не значат, — усмехнулся кто-то. Женщина взглянула ему прямо в лицо.
— Ага, Нумор… Значит, тебе они снились! Тот нахмурился и пожал плечами.
— В чем польза от обрывочных видений, которые не складываются воедино, даже когда просыпаешься? Да, Алантра, — он вскинул руки, чтобы женщина его не перебила, — я слышал древние легенды: мол, когда-то сны несли в себе речь, учение и свободу. Но их приносил Ветер… Разве он сейчас бывает в долине? Я что-то не замечал.
— Ты видел сон, — не сдавалась Алантра. — И ты, Ганда, — обратилась она к третьей женщине, — ты ведь родственница, пусть и дальняя, вдове Ларларне.
Ганда сжалась в комок и обхватила себя за плечи, словно ее обвинили в чем-то постыдном и собирались наказать. Алантре не пришлось долго ждать ответа.
— Мы стали такими жалкими, — в голосе Ганды звучало презрение, — что ни в ком, кроме одной девочки, не осталось древней крови…
— Вот именно! — подхватил Нумор радостно, будто слова Ганды подтвердили его собственные. — И где же она сейчас, Алантра? В башне — в лапах демонов! Хараска с Ларларной нам уши прожужжали про ее таланты. Да чтоб они провалились, таланты эти! — Нумор даже сплюнул. — Всю магию, какая у нас была, давно выкачали…
— Ты так горько оплакиваешь тех, кто мог говорить с Ветром… А скажи мне, — перебил его старый Дестин, вскинув руку в обвиняющем жесте, — кто пролил кровь Фирта? Ответь, Нумор, кто кричал: «Наши соседи процветают, когда мы пухнем с голоду» и «Еду надо делить поровну»?
Крестьянин еще больше нахмурился.
— Той ночью ты и сам пустил косу в дело, Дестин!
— Воистину, и я еще заплачу за пролитую кровь, — кивнул старик, затем распрямил плечи, словно признавая вину и готовность понести кару. Казалось, груз долгих лет уже не так его тяготил. — Но я заплачу долг как человек, что и тебе советую. Чем встретить смерть, уничтожая тот самый народ, который мог нас спасти, уж лучше спасаться самим или погибнуть в борьбе за свободу!
При этих словах еще одна мать с затуманенными горем глазами схватила Дестина за рукав.
— Но дети, — пробормотала она, дико озираясь, словно могла силой воли призвать к себе пропавшего малыша, — должны ли они, будут ли они тоже…
Ответ был далек от того, который ждала несчастная женщина. Еще больше удивило всех то, из чьих уст он прозвучал.
— Спи, — сказала Анта, мать, разрыдавшаяся первой. Голос ее стал почти повелевающим, когда она сама осознала мудрость своих слов. — Повторяю же, спи! Все в наших снах, в них кроется помощь — и для нас, и для наших детей. Пришла пора использовать остатки дара, ведь одно из заклинаний колдуна обратилось против него самого! Разве мы не видели этого собственными глазами, разве не почувствовали утраченной магии? Она не причинила нам вреда! Колдун годами высасывал из нас волю — и все же недостаточно силен, чтобы осуществить свои планы! Да и лес, — Анта откинула с заплаканного лица мокрые волосы и еле заметно улыбнулась, — не пытался убить нас. Ивлин, ты стоял ближе всех, когда хозяин и его свора вернулись. Не заметил, все ли твари были живы-здоровы? В толпе пробежал шепоток возбуждения.
— С ними не было гобба-надзирателя, — припомнил Ивлин.
— Их стрекот не разобрать, но демоны были злы, а что их разозлит сильнее, чем ускользнувшая из лап добыча? Детей послали на самую опушку леса, никто из нас не отваживался подходить так близко со времен той, — он прикусил губу, остальные слова дались ему с трудом, — той безумной ночи, запятнавшей нас братоубийством.
