Голос молчал.
— Чего же ты молчишь? — спросила я требовательно. — Обещаешь?
— Извини, — печально ответил голос. — Я не могу это обещать. Мамы нет.
— Как это? — не поняла я.
— Она отбыла… насовсем. — Голос тщательно подбирал слова. — Там теперь живет гастарбайтер.
— Давно? — спросила я ошарашенно, еще до конца не понимая смысла этих слов.
— Уже четыре года. После той ссоры. Ну, помнишь, когда мама пригрозила, что, если ты продолжишь встречаться с Эдуардом, она жить не будет…
Я открыла рот, а затем до крови прикусила губу. Голос долго молчал, а потом все-таки продолжил:
— Так если ты не против…
— Послушай! — перебила я. — Да сколько же вас здесь понаехало?! Что вам всем здесь надо?!
— Мы же не виноваты, — вздохнул голос. — Разве мы виноваты? Мы просто готовы взять на себя то, от чего вы отказываетесь.
— Но вы же нас почти всех выжили! Почти всех! — завизжала я вслух. — Никого не осталось! Хорошо устроились — сначала зуб, потом неприятный разговор, а потом и все вам отдай?!
— Так мы никого не принуждаем! — взмолился голос. — Разве мы виноваты, что согласны жить там, где вы не хотите?
Я решительно перебросила ноги обратно на балкон.
— Знаешь что, моя дорогая Анна? — сказала я мысленно, но очень отчетливо. — Проваливай прочь и никогда больше не приходи!
— Простите! — залепетал голос. — Я никак не…
— Я сказала: вон отсюда!!!
— Конечно, как скажете… Но если вдруг заболит зуб мудрости или…
— Мой зуб — мне и разбираться! У меня нет лишних зубов, с вами делиться! И лишней боли для вас нет! Это все мое — ясно? Даже боль! Я, может, сама ждала вечность, чтобы пожить собственной жизнью! Уходи навсегда!
На соседнем балконе послышался шум, и высунулась заспанная Тамара Гавриловна.
— Что за вопли в час ночи?! — проскрипела она. — Я в суд подам!
— Да хоть прямо завтра, — огрызнулась я.
— Мне надо подумать, — мрачно пообещала Тамара Гавриловна и зачем-то уточнила: — Месяца через два подам.
Олег Овчинников
Операторы всех стран
— Карл для Лары украл кальмаров, — с порога объявил я. Не бог весть какой каламбур, однако на его сочинение ушло сорок минут: дорога быстрым шагом от метро до дома. — А Лара для Карла?
— Ты не Карл!
— Я в курсе. Оттого и не украл, а обменял на честно заработанные мятые бумажки.
Я выставил на стол тщедушную баночку. Строго говоря, это была смесь кальмаров с осьминожками, но осьминожки не ложились в размер. Лара задумчиво покрутила ее в пальцах.
— Разве я просила кальмаров?
— Угу. Причем была очень убедительна.
— Странно. Мне кажется, речь шла об эклерах. Сейчас бы я точно съела эклер.
— Так кальмары уже не нужны? Давай я их выброшу.
— Не дам!
Она вцепилась в баночку, вся сжалась в своем кресле и теперь смотрела исподлобья взглядом осьминогозависимого кальмаромана.
Я вздохнул с облегчением. В это время суток в нашем районе можно найти все что угодно, кроме порядочных людей и эклеров.
— Я свинья, да? — вдруг спросила она.
— Ты с ума сошла! — Я присел на подлокотник кресла и погладил мышиные хвостики, заменяющие Ларе челку. Сегодня их было восемь. И склеенные ресницы — следы недавних слез.
Она взяла мою руку, обвила своими и покачала головой.
— Свинья… Сижу тут, ничего не делаю, извожу тебя капризами, а ты вкалываешь за двоих.
— За троих, — уточнил я. — Но эти трое того стоят! Ты ходила в консультацию?
— Ходила, только… — Лара опустила глаза. — Я не досидела. Не смогла. У меня снова был приступ, и я убежала. Там столько женщин в очереди. Некоторые светятся, как солнышко, а некоторые… некоторые…
— Ну все, все, все. — Я прижал ее голову к своей груди.
— Я помню его наизусть, — пожаловалась она.
Я кивнул. Я тоже помнил слово в слово содержание многих сеансов. В особенности тех, о которых больше всего хотел бы забыть.
— Не знаю точно, кого я услышала, но там была одна брюнетка — совсем молоденькая. Она так нервничала. Постоянно выбегала курить, хотя это же нельзя, правда?
— Конечно. Расскажи, что там было. Станет легче, — соврал я.
Лара отпустила мою руку, откинулась в кресле и оцепенела. Как будто и вправду по второму разу переживала сегодняшний сеанс. Только во время сеанса голос меняется, а Лара заговорила своим собственным, и глаза ее все время оставались карими. Она сказала:
— Я никогда больше не изменю Жене. Господи, я никогда больше не изменю Жене. Только бы, только бы, только бы он не узнал, что это не его ребенок!
— Это все?
— Да. — Лара вздохнула. Кажется, ей действительно стало легче. — Я проорала это на весь коридор. Все, кто был в очереди, перестали болтать и уставились на меня, как на сумасшедшую. Наверное, они подумали, что это я… Ну, что я изменила какому-то Жене, и у меня сдали нервы. А у молоденькой брюнетки было такое лицо, как будто ее ударили. Я все-таки думаю, что подслушала именно ее.
— Тебе повезло.
— Глупости!
— Тебе сказочно повезло. Хотел бы я хоть раз увидеть того, кто кричит о своей боли моим ртом.
— Только не в этом случае. Я все равно ничем не могла ей помочь. Только взглянула на нее и… убежала. Не знаю, как я смогу туда вернуться.
— Тебе не обязательно возвращаться.
— Да? И в роддом ложиться не обязательно? А ведь там будет в сто раз хуже. Там ВСЕМ больно и страшно!
— И в роддом не обязательно.
— Как же я буду рожать?
— Дома будешь рожать, в ванне.
— У нас нет ванны.
— Прости, все время забываю. Тогда в душевой кабинке. Или я найду еще одну работу, и мы устроим тебя в частный роддом.
— У тебя и так миллион работ.
— Значит, еще одна ничего принципиально не изменит. Зато, когда мне выплатят миллион зарплат, мы сразу станем миллионерами.
Вопреки моим надеждам Лара не отреагировала на вымученную шутку.
— Проклятый кризис, — вздохнула она. Потом скосила глаза на свой живот, и я отметил, что с каждой неделей у нее это получается все естественнее. — Как ты думаешь, каким он будет?
— Почему он? А вдруг она?
На этот раз Лара улыбнулась.
— Все равно он. Потому что ребенок. Скажи, раз мы оба с тобой… такие, то и он может стать… таким?
Что за жизнь? — стиснув зубы, подумал я. Пять лет вместе, а так и не договорились, что и как называть. Приступы или сеансы? Вызывают нас или абонируют? У нас даже нет слов, чтобы назвать самих себя. Кто мы? Операторы односторонней связи? Ассенизаторы человеческих душ?
Прокля́тый кризис? Нет, про́клятые мы! Знать бы еще, кем и за что.
