Александр Ладейщиков - Кот баюн и чудь белоглазая

Нет, не поверят. И боги молчат. С другой стороны — он сам, своими глазами видел древнего Кота Баюна. Ой, страшно. Может, взять молодую жену, да бежать в Словенск? Дескать — в стране раздрай, закона нет…

Вот уж и перелески знакомые, к вечеру будет в родное Чудово. Хорошо бежит конь, не смотря на то, что выдался долгий путь. Обойти стороной все городки, все селения, остерегаться путников на тропах, прятаться в стогах, ночевать под кустом, без огня — никто не должен был видеть Папая. Потом надо сказать — вовсе не был в Белозерске. Болел. Да хоть собачьей чумкой. А кто видел — тот обознался. Всякое бывает — говорят, в мире непременно где-нибудь ходит твой двойник. Хоть глаза протри — не отличишь.

С такими невесёлыми думами пам Папай приближался к деревне. Затылком чуял — страшный Кот где-то рядом, может быть, прямо сейчас догонит, схватит рыжей лапой. Волосы шевелились от таких мыслей, ночью не мог смотреть на Луну. Да ещё рядом с Чудово какая-то нежить завелась. Не надо было уезжать! С другой стороны — Ярви присмотрит за хозяйством. Клялся на мече когда-то… Вот и стога пошли — свои, с чужих деревень тут не косят. Скоро, скоро родной дом.

Ярви возлежал на сундуке, рассматривая новые сапоги — остроносые, шитые по мерке (каждый на свою ногу, не как у мужиков), с блестящей пряжкой на ремешке. Полдень ещё не миновал, но жара стояла страшная, пришлось распустить пояс. Все бабы, полив с утра сухие огороды, прихватив детей, отправились в близлежащие пролески за ягодами — поспела земляника, подходила черника, пошли и грибы — крепкие боровики, маслята. По домам сидели старики — рукодельничали, кто не ослеп, да девчонки-няньки с грудничками.

По щеке медленно стекала капля пота, щекотала кожу. Душно. Яд, уже давным-давно поразивший кровь и оживающий по ночам, в мёртвом свете Луны, медленно тёк по жилам, будоражил воображение, рисовал кровью сладкие картины. Ярви давно заметил — когда он возлежал, с какой-нить весёлой вдовушкой, или грезил — мутная тьма, растворившаяся в крови, начинала медленно, но опасно бурлить. Этого Ярви пугался, приходилось замирать, вводя женский пол в недоумение, ждать, пока нездоровое возбуждение утихнет…

— Эй, Струк! Принеси квасу!

Тишина. Негодный мальчишка где-то лазит. Небось, пакостит по мелочи соседям. И чего его Папай пригрел? С другой стороны — родня. Свой. Сколько ему? Уже двенадцать? Скоро начнёт по девкам гулять…

— Где тебя леший носит? Квасу принеси!

Скрипнула половица, или ступенька — не поймёшь сразу, с подпола высунулась паскудно улыбающаяся рожица. Вот разъелся, скоро в подпол не пролезет! Ярви захотел швырнуть сапог — не сильно, любя, но лень гнуть ногу, снимать, кряхтеть.

— Ты чего лыбишься, как кот на сметану? Зачем в подвал лазил?

— Да я сальца… Жара, всё в подпол попрятали.

— Принеси жбан холодного квасу, да убирайся. Нечего по дому шнырять! Найди себе дело!

— Ну да, ну да, — захихикал Струк, ехидно усмехаясь и быстро ныряя вниз, — это кто тут кот и кто сметана…

— Вот, чума! Язык отрежу! Мал ещё старших судить…

Каков племянничек. Наглый, как варяжский купец. Что-то подсмотрел. Надо его поймать и высечь до полусмерти. Нет, так ещё хуже будет. Надо ему ногату посулить. И в Словенск с собой взять. И ещё пусть поклянётся… И ещё…

Выпив квасу и закрыв дверь на засов, Ярви подошёл к окну, выглянул на двор. Племянник удалялся по направлению к реке. Слава богам! Ярви задёрнул занавеску, потянулся, тихо, не дыша, подошёл к лестнице, прислушался — Пина, жена Папая, что-то напевала, ходила по светлице. Как она там сидит? Наверху от жары мухи дохнут! Ничего, долго не высидит, скоро спустится…

Что-то тенью прошло перед закрытыми глазами, скрипнула половица — совсем рядом, кто-то вздохнул. Ярви подскочил, открыл глаза. Вот ведь, задремал!

Рядом с сундуком молча, стояла Пина, смотрела на старшину странным взглядом. Юбки нет, ночная рубаха торчит из-под косо надетого дорогого заморского сарафана, груди болтаются спелыми плодами. На губах застыла улыбка. Ярви даже заробел, хотя мысленно уже множество, раз раздел и обласкал жену хозяина.

— Ты чего? — хрипло спросил он, пытаясь рассмеяться. — Напугала меня — подкралась незаметно…

— Помоги перину в чулан перетащить. Ночью не спала — комары заели, днём — жара. Голова трещит.

— Помогу, как не помочь, — у Ярви даже затряслись руки. — В какой чулан-то? В нижний, где подпол? Там прохладно…

— Давай, туда…

Перина была доставлена в чулан в мгновение ока — во всяком случае, так показалось возбуждённому мужчине. Свет пробивался сверху — сквозь щели половиц — толстых, добротно отёсанных и выровненных топорами.

Возле ложа, на которое водрузили перину, стоял бочонок вина, на крючьях висели истекающие жиром шматы сала — один был начат, в нескольких местах обкромсан.

— Налей бражки, старшина, — равнодушно промолвила странная женщина. — Она холодная. В такую-то жару…

Пока Ярви усиленно думал, кому было предложено выпить — ему, или ей, или обоим, и что из этого последует, если что-то действительно последует… Короче, пока Ярви наливал кружки, Пина принялась взбивать перину.

Когда мужчина повернулся, то открывшийся вид на голую женскую спину ввёл его в столбняк. Минуту он лихорадочно думал — что делать? Поставить кружки на пол и пустить в ход руки, или окликнуть Пину, дескать, питьё подано. А если позвать — вдруг она возьмёт кружку, выпьет, захохочет и выпроводит его? Наконец, он принял решение — вонзился в кружку, и пил, пил, пока не уставился в потолок — красный напиток тёк по усам на грудь. Когда он оторвался от питья, то увидел, что Пина повернулась. Опьянённый Ярви одурел от увиденного, скинул рубаху, полез на женщину, лихорадочно развязывая непослушный пояс штанов…

Но что происходит с его глазами? Почему свет, пробивающийся сквозь щели, стал кровавым? Почему жена пама в ужасе уставилась на его лицо?

Ярви поднял руку, чтобы потрогать нос — и его пронзила ужасная боль. Рука перекрутилась и задрожала — из неё лезли когти, шерсть. Клыки прокусили губу, солёная кровь вытравила остаток разума…

Последнее, что он воспринял — женский вопль: «Глаза, глаза-то как угли…» и потом — визг, стоны, визг…

Последнюю версту у Папая почему-то закололо сердце, заломило в груди. Он понукнул коня и, подумав, слегка поддал ногами. Так, галопом он и ворвался в селение — был разгар работ, только пара старух заметила его стремительный бег — поклонились. Мало ли зачем так скачет хозяин? Не наше дело. Конечно, интересно — но с другой стороны, а ну как рассерчает?

В этот момент послышался визг. Нехороший, не как в играх девок с парнями. Визг убиваемой женщины.