Грациллоний вскочил.
— Мы не можем! — закричал он. — У нас нет выхода!
Он со всей силы стукнул кулаком по стене. Штукатурка отскочила. Крест затрясся.
— Выход есть, с Божьей помощью, — сказал Корентин. — Нимета рисковала своей душой, чтобы узнать это.
Грациллоний уронил голову на руки и закрыл глаза.
Голос епископа слегка смягчился:
— Сама она этого не поняла, и нам лучше никому об этом не говорить. Сначала я тоже этого не понял, да и сейчас мне не все ясно. Нам нужно распутать запутанный узел. Быть может, нас ждет катастрофа.
Последние слова отчего-то подействовали на Грациллония живительно. Он отвернулся от стены.
— Ты хороший человек, — пробормотал Корентин. — Мне нужен твой совет. А после я отпущу тебя домой.
Грациллоний заставил себя кивнуть.
— Я пока не все рассказал тебе о бедном сумасшедшем Ривале, — сказал священник. — Когда на него наткнулся пастух, он крепко держал что-то в руках. Когда я позднее пытался поговорить с ним, он лепетал что-то о Дахут, белой женщине. Говорил, что она доставила его на берег. Об этом я тебе уже рассказал. Сделала она это, и магический сон Ниметы поначалу подтвердил мое предположение — из утонченной жестокости. Она хотела показать, что утопила корабль и погубила команду именно она, а не стихия. Я видел предмет, зажатый в руке умалишенного, и спросил, кто ему его дал. Он залепетал: «Для Грэдлона, для Грэдлона». И я до сих пор ничего не понимаю. Вот этот предмет.
Он наклонился над постелью со скованностью, свойственной пожилому человеку, и вытащил небольшой предмет. Грациллоний взял его в руки и поднес ближе к лампе. Дерево распухло от длительного пребывания в воде, его подточили черви, и все же он узнал его. Мороз пробежал по коже.
— Похоже на предмет культа или магии, — слышал он голос епископа. — А больше всего — на игрушку.
— Это и есть игрушка, — издалека слышал он собственный голос. — Лошадка. Я сделал ее для нее, когда она была маленькой девочкой.
— Чего ради… она тебе ее послала? Что это? Насмешка? Вызов?
— Вряд ли, — Грациллоний по-прежнему слышал свой голос со стороны. — Дочка всегда радовалась моим подаркам. Гордилась, что ее папа может сам их делать. А эта игрушка была ее любимой. Думаю, Дахут зовет меня.
II
Когда пара приблизилась к вершине Монс Ферруция, пошел снег. Ветра не было, а снежинки летели маленькие, но тугие. Очень скоро земля исчезла под белым ковром, а голые кусты и деревья приоделись в белые одежды.
Грациллоний остановился:
— Пожалуй, лучше пойти назад.
— Жаль, — ответила Верания. — Тебе так хотелось посмотреть сверху на свою землю.
Она смотрела на него из-под припорошенного снегом капюшона. Плащ ее был черным. Зимой ее светлая кожа становилась еще белее. Сейчас в серо-белом пространстве выделялись лишь ее губы, карие глаза и каштановый локон, выбившийся из прически.
— Разве я это говорил? — спросил он.
— Да нет, но я догадалась.
— Ты замечаешь больше, чем кажется.
Она покачала головой:
— Я обращаю внимание только на тебя, любимый.
— А, ладно, — вздохнул он. — С этим местом у меня связано много воспоминаний. — А потом улыбнулся, хотя глаза оставались серьезными. — Кроме того, мне хотелось уйти подальше вместе с тобой.
Она подошла поближе и прижалась щекой к его груди. Какое-то мгновение они обнимали друг друга, а потом двинулись назад, рука в руке. Дорожка была узкой, и часто то один, то другой отступали к кустам, издававшим неестественно громкий хруст в окружавшей их тишине, но рук они не разнимали.
— Во всяком случае, — сказал Грациллоний, — у меня сейчас останется больше времени поиграть с детьми, пока мы их не уложим.
— Им повезло, — сказал она. — Ты в этом похож на моего отца, и это редкое качество.
— Гм… — пробормотал он.
Она крепче сжала его руку и вдруг пронзительно закричала:
— Возвращайся к нам!
Он опять остановился. Нежное лицо ее искажала гримаса. Наконец ей удалось справиться с собой. На ресницах повисли слезы.
— Ну конечно, я вернусь, — пообещал он.
— Откуда я знаю? — слова наскакивали друг на друга. — Ты ничего мне не говоришь, кроме того, что уезжаешь.
В дальнозорких глазах его все расплылось, когда он над ней склонился.
— Не осмелился. Я ни с кем не делился. Поговорим потом.
— Ты уезжаешь…
— Для того, чтобы покончить со злом. Это ненадолго.
— Если только ты не погибнешь.
Он пожал плечами.
— И это может быть хуже смерти, — простонала она. — Грэдлон, это зло из другого мира.
— Ты слишком многое замечаешь, — повторил он.
Она отвернулась, потом взглянула на него опять и, вздрогнув, тихо проговорила:
— Я думаю об этом.
Он потянул ее за руку:
— Пойдем.
Они стали спускаться.
Когда он решил, что она немного успокоилась, сказал:
— Знаешь, Верания, ты всегда была разумна не по летам. Можешь ли теперь молчать об этом?
Она кивнула.
Заледеневшие пальцы ее потихоньку оттаивали в его руке. Наконец, она улыбнулась.
Снег пошел гуще.
— Странно, — сказал он в раздумье. — Я вдруг вспомнил, что сегодня день рождения Митры.
В голосе ее послышалась тревога:
— Но ты ведь больше не поклоняешься этому богу!
— Ну конечно нет. И все-таки день этот для меня важен. Все началось ровно двадцать пять лет назад… я стоял на часах возле Адрианова вала. И вскоре, так или иначе, все закончится.
— Нет! — закричала она. — Только не для тебя!
Подняла к небу лицо. Снег упал на него и растаял, превратился в дождь.
— Святая Мария, Богородица, — простонала она, — мы прожили с тобой всего четыре года.
В этот момент он вдруг почувствовал, что воля его закалилась, подобно клинку в руках кузнеца. Он сделает то, что обещал.
III
Ночи в середине зимы наступали рано, и были они обычно темны, но эта ночь выдалась ясной. Звезды светили так ярко, что он различал их цвета. Некоторые были голубые, как сталь, другие — желтые, словно медь, а вон и красные, цвета ржавчины. Блестел Млечный путь, то был мост в мир мертвых. Сверкающий твердый наст хрустел под копытами, гудела промерзшая земля. Грациллоний спускался в широкую долину. Холода он не чувствовал и ехал, словно во сне.
Когда Фавоний вступил на Аквилонскую дорогу, на небо вышла огромная луна. Ночь сделалась еще светлее, но звезд поубавилось, и на дорогу легли кривые тени. Жеребец замедлил ход: рытвины и разбитые плиты делали эту часть пути опасной. Кроме стука копыт и дыхания лошади, ездок услышал и морской шум.
