Николай Ярославцев - Преднозначение

-Говори, отроче. – Леший медленно двинулся к ним, с трудом передвигая ноги. Помню Врана – кудесника, и тебя помню. Худого ни лесу, ни мне не делали. И древо – прародителя чтили.

-Тебе отдаю, дедко леший, городище бэрьего  рода. И все другие, в которых поселелился народ, не славящий дуба – отца. И не только как  хранителю леса, как родичу дальнему вверяю наши родовые земли. Сделай так, чтобы к утру зашумел на их месте не проходмый лес,  да такой, чтобы не один не выбрался.

Леший, обдумывая слова Радогора, пристально смотрел на них сверху вниз, стараясь заглянуть в глаза. Радогор тоже молчал, не торопя лешего с ответом. Но мысли в голове лешего тянулись медленно, подолгу застревая в твердых, как кора, извилинах и он, чтобы поторопить его, добавил.

-Этим людям не нужны леса. Не им, не их скоту. Скоро не топоры зазвенят здесь, палы заполыхают, расчищая место для пастбищ. А ты где жить будешь, дедко? Куда на старости от родных мест пойдешь? И сумеешь ли убежать?

Леший помрачнел и задумался еще глубже. Пыхтел и сопел от услия, изредка бросая косые взгляды из – под нависших бровей то на Радогора, то на Владу. Сухие ветки на голове трещали от напряжения.

-Тебе известно, отроче, что наш народ не любит кровопролития? – Наконец, хмуро спросил он, с явной непри - язнью глядя на него. – Мы живем своей жизнью и давно не вмешиваемся в дела людей.

-А я разве сказал хоть одно слово о крови? – Изумился Радогор и повернулся к Владе. – Ты слышала, княжна, чтобы я потребовал крови?

Влада помедлила,словно восстанавливая в памяти  его слова, и замотала головой. Но Радогору и этого было довольно.

-Только и сказал, что здесь заполыхают палы. Твой лес, тебе и думать, дедко леший. Прогонишь их отсюда, сядут в другом месте. Не о себе, не о своей выгоде пекусь, о тебе думаю.  Ухожу я… Лес большой, за всем один не уследишь.  Я сказал. а тебе решать.

С полным равнодушием закончил он.

-Мы же уходим и, вряд ли, когда сюда вернемся.

-А не врешь ли ты мне, отроче?

-Не приучен. – Радогор не смог сдержать обиды. – Не веришь, попытай моего врана, вещую птицу. Не сорока, по пусту  не болтает, и душой кривить не станет.

Вран словно только этого и ждал. Свалился из поднебесья, камнем пролетел между кронами деревьев и примостился на плече Радогора. Долго топтался, старчески брюзжа, прежде чем не устроился основательно и задрал голову навстречу взгляду лешего.

-К – р – а…

Леший затих, застыл в неподвижности, что, впрочем, не потребовало от него особых усилий. Долго, с напряженным вниманием заглядывал в глаза врана, затем еще дольше молчал, отвернувшись от них, прежде чем заговорил. Но не с ними, а с враном. И вран с натугой, медленно выдавливая слова, к немалому удивлению Влады, отвечал ему. Прислушалась, даже ухом в их сторону повернулась, но понять не смогла не единого слова.

-Древний язык. – Услышала она голос Радогора. – Когда то, очень и очень давно все люди умели изъясняться на нем. А враны и сейчас говорят на нем. Но, думаю, не все.

Ждать, пока закончится эта странная беседа, пришлось долго

-А что ты хочешь?  - Снова услышала она уважительный голос. – Живут неспешно. И, спрашивается, куда им спешить?  Начала жизни не помнят, конца ее не ведают. Пока жив на земле хоть один уголок леса, будут жить и они. И мысли потому у них такие же не спешные, обстоятельные. На каждую со всех сторон посмотрят, каждую на ладони, взвешивая, покачают.

Радогор смотрел на них и говорил с заметной завистью.

-А не так, как мы, люди. Для них наша суетная жизнь, мгновенье. Утренняя зорька с вечерней сливаются воедино.

Леший что – то проворчал или пробурчал сердито и затоптался на месте, совсем не любезно глядя на них.

 Пока стоял и думал, корни успели в землю врасти и сейчас с треском выползали наружу, оставляя на их месте глубокие раны.

-Что не лживишь, вижу. Зелен еще для лжи. Опять же вран, которого без малого три века уже знаю, не каждому на плечо сядет. А где хитрость, не улавливаю. Сколько не вглядываюсь и крови не вижу, отроче. А поверить  до конца не могу, уж прости.

Вран захлопал крыльями и тяжело снялся с плеча. Пролетел мимо хранителя леса и, звонко щелкая клювом, что – то прокричал на забытом языке.

Леший в ответ натужно вздохнул и заскрипел, поворачиваясь к нему.

-Я видел все, что хотел, мудрая птица.

И затопал, удаляясь от них, с усилием поднимая ноги и оставляя за собой глубокие борозды.

Радогор проводил его взглядом. По щекам разлился румянец стыда, а на губах появилась смущенная улыбка.

-Простодушен и доверчив, как дитя. Так стыдно, что аж пятки огнем горят. – И забоченно повернулся в седле. – Где же пройдоха бэр?

Но беспокоился о пропащем бэре напрасно.  Бэр появлялся сам, всякий раз, когда о нем вспоминали. Появился он и сейчас. С громким ревом и визгом промолмился через кусты. И не один, а с целым роем пчел над головой.  Один глаз заплыл, на черном влажном носу сидело сразу по – дюжины пчел, а еще несколько устроились на нижней отвисшей губе. Бэр отчаянно мотал головой и скреб лапой, пытаясь таким образом избавится от своих мелких, но злобных мучительниц. Увидел Радогора и с жалобным воем покатился к нему.

Радогор предусмотрительно спятил жеребца, а Влада то же самое успела  сделать еще раньше. И теперь с бабьей жалостью  следила за муками  бурого обжоры, который безуспешно пытался отбится от этой кровожадной мелочи.

-А поделом тебе, сластена. Сколько раз тебе говорили, что нельзя безобаразничать. – Засмеялся он, глядя на скорбную морду бэра, и бросил поводья Владе. – Придется спасать.

Ягодка ревел во все горло, отбиваясь лапами от, облепивших   его, пчел, и смотрел на Радогора одним глазом. Не обращая внимания на яростное жужжание пчел над головой, присел перед мордой бэра и бережно снял прилипших к его, перемазанной медом, шерсти, пчел. К удивлению Лады ни одна из них даже не попыталась к нему приблизиться.

«Слово знает». – Догадалась она.

А Радогор приподнял веко искалеченного глаза и ногтями вытянул жало. Потом еще одно.

-День, другой походишь с одним глазом, а потом проморгаешься. А впредь наука будет. Хотя вряд ли. – И погладил Ягодку по круглой щеке. – Прощаться надо, брат. Дальше тебе с нами нельзя.

И притянул его заа шерсть к себе.

-Не скучай. Хочешь, живи здесь. А нет, возвращайся к подруге. Хуже не будет. И брюхо полное.

Бэр притих, словно обдумывая его слова, а потом жалобно, по щенячьи, заскулил.

-Нельзя, брат. Потеряться можешь… Пропадешь.

Пчелы, повисев над ними, улетели, все еще рассерженно ворча. И Влада, осмелев, выпрыгнула из седла и подбежала к Ягодке. Наклонилась к нему и прижалась лицом к перемазанной медом, морде.