— Если честно, то я просто не знаю, любимая. Но признаюсь тебе, что не вижу, каким образом из-за моего отбытия на Калаврию положение империи может стать хуже, чем оно есть. А ты видишь?
— Если рассуждать так, как рассуждаешь ты, то, пожалуй, нет, — сказала Лиция; неожиданно ее лицо исказилось гримасой, на сей раз не имевшей отношения к тому, как ее желудок реагировал на беременность. — Но это просто лишний раз свидетельствует о том, к чему мы все пришли. Разумеется, твоей вины здесь нет, — поспешно добавила она, — ведь Генесий довел империю до жуткого состояния. Слишком много тяжелых проблем и слишком мало средств, чтобы их разрешить.
— А я вдобавок наделал собственных ошибок, — с горечью проговорил Маниакис. — Например, доверился Этзилию. Нет, конечно же, я не доверял ему, но недостаточно. Затем я попытался слишком быстро добиться довольно многого в борьбе против макуранцев. Если называть вещи своими именами, я просто был чересчур нетерпелив. Когда я стану управлять империей из Каставалы, у меня не будет возможности проявлять подобную поспешность. Новости будут доходить до меня медленнее, а приказы мне придется отдавать с учетом задержки их исполнения. Судя по всему, дела в такой ситуации пойдут лучше, чем сейчас.
— Что ж, может, ты и прав, — немного подумав, согласилась Лиция.
Получив столь ободряющее одобрение жены, Маниакис решил, не откладывая, объявить о своем намерении покинуть столицу.
* * *
Фемистий, крепко сложенный, очень спокойный человек, управлял службой, сортировавшей жалобы и прошения, поступавшие на имя Автократора. Обычно подчиненные ему чиновники составляли обособленный мирок, имевший дело с небольшим количеством бумаг, например со спорными документами о размерах налогообложения или с просьбами о помиловании, наподобие той, какую подал в свое время, вероятно уже казненный, Бузолиний. Но сегодня Фемистий предстал перед Маниакисом, держа в руках огромный кожаный мешок, битком набитый свитками пергамента.
— Очередная почта, величайший, — грустно сообщил он. — Мы завалены этими посланиями. Получаем их сотнями ежечасно.
— Если не ошибаюсь, сегодня ты приносишь уже третий мешок, высокочтимый Фемистий, — заметил Маниакис.
— Так оно и есть, величайший. Что поделаешь, люди крайне огорчены твоим решением. Вероятно, тебе следует об этом знать.
— Благодарю. Я уже понял намек, — сухо сказал Маниакис.
Намек Фемистия, желавшего показать собственное огорчение решением Автократора, выражался в том, что он отказывался предпринимать что-либо в отношении бесконечного потока петиций, а доставлял их прямо к Маниакису. Придя к выводу, что одних намеков недостаточно, Фемистий смущенно кашлянул и сказал:
— Прошу простить мне мою откровенность, величайший, но я опасаюсь волнений в столице, которые могут начаться, если ты претворишь в жизнь свое огорчительное решение.
— Высокочтимый Фемистий! Я вовсе не намерен забирать с собой из столицы всех своих воинов, — ответил Маниакис. — Думаю, гарнизон Видесса справится с любыми волнениями, если таковые возникнут.
— Может, да, величайший, а может, нет. — Фемистий легонько похлопал рукой по мешку с петициями — По долгу службы я ознакомился с содержанием многих посланий и был поражен тем, как много их направлено тебе именно от солдат столичного гарнизона. Они полагают, что после твоего отбытия им остается рассчитывать лишь на весьма сомнительное милосердие макуранцев.
— Вздор! — сказал Маниакис. — Железные парни переберутся через Бычий Брод не раньше, чем научатся летать.
— Величайший — известный стратег… — начал Фемистий. Маниакис исподлобья взглянул на него — поскольку до сих пор все его военные начинания заканчивались поражениями, он заподозрил в словах сановника скрытую насмешку. Но тот, похоже, говорил искренне. — Пониманию простых воинов недоступно то, что тебе кажется очевидным, — продолжал Фемистий. — А если их покинет мужество, тогда то, чего они так боятся, однажды может стать свершившимся фактом.
— Я приму твое предупреждение к сведению, — ответил Маниакис. — Благодарю тебя за доставку петиций. Тем не менее подготовка к моему возвращению на Калаврию будет продолжена.
Фемистий что-то пробормотал себе про нос. Маниакис выдержал паузу, предоставив тому возможность высказаться вслух, но вельможа не стал этого делать. Огорченно покачивая головой, управляющий службой жалоб покинул императорскую резиденцию.
На следующий день перед Автократором предстал Курикий. Поднявшись из проскинезиса и получив разрешение говорить, он сразу перешел к делу:
— Величайший, я обратил внимание на то, что ты изъял большое количество золота, серебра и драгоценностей из казны, которая, как ты должен быть осведомлен, без того слишком скудна.
— Да, я сделал это, высокочтимый казначей, — согласился Маниакис, — поскольку намерен перенести управление империей в Каставалу и мне необходимы средства, чтобы сводить концы с концами.
— Но величайший! Ты оставил слишком мало на нужды столицы! — в отчаянии воскликнул Курикий.
— А почему это должно меня тревожить? — поинтересовался Маниакис.
Казначей недоуменно воззрился на Автократора — подобный вопрос просто никогда не приходил ему в голову. По его разумению, Видесс всегда должен был оставаться центром вселенной, будто такое положение было занесено самим Фосом в его священные скрижали.
— Что выпало на мою долю в этом городе, кроме горя, несчастий и постоянных треволнений — не в последнюю очередь по твоей вине, высокочтимый Курикий? — продолжал Маниакис. — Я просто счастлив навсегда распрощаться с Видессом, да и с тобой тоже. Должен сказать прямо, я некоторое время даже подозревал, что в сговоре с моим братом был ты, а не Цикаст!
— Н-нет, в-величайший, т-только не я! — От испуга Курикий начал заикаться. Ему внезапно открылась старая истина: родство с Автократором таит в себе не только преимущества, но и немало опасностей. — Я… конечно, я был не согласен с некоторыми твоими поступками, но я никогда против тебя не злоумышлял, В конце концов, ты — отец моих внуков!
— По крайней мере, честно сказано! — Маниакис невесело рассмеялся. — От подавляющего большинства других я не могу ожидать даже этого!
— Величайший! Может быть, ты все же отменишь свой крайне неудачный план, согласно которому и ты, и столь значительная часть богатств империи должны отправиться в то захолустье, откуда ты прибыл в Видесс с таким триумфом? — приободрился казначей.
— Что? Нет, об этом не может быть и речи, высокочтимый Курикий, — ответил Маниакис. — Я сыт Видессом по горло. К тому же за последнее время никому не удалось представить мне ни одной убедительной причины, по которой я мог бы изменить свое намерение. Хотя пытались многие.
