— Только один вопрос, — нахмурился Бенедикт. — И, поверь, спрашиваю я не из праздного любопытства. С костром справишься?
Колер внимательно изучал лицо молодого человека, с которого предательски сползли остатки румянца. Киллиан сглотнул, отведя взгляд.
— Справлюсь, — коротко отозвался он. Бенедикт поджал губы и с трудом удержался от того, чтобы переспросить.
— Что ж, — вздохнул он, — тогда разбуди меня часа через четыре, и я тебя сменю.
Молодой человек коротко кивнул и принялся устраивать место для костра.
Бенедикт лег на настил, глаза тут же закрылись, однако сон, как ни странно, не пришел. Колер прислушивался к каждому звуку вокруг, отсчитывал, на какое время Киллиан замирает, выкладывая дрова. Бенедикт знал, что не сумеет уснуть, пока его спутник не разожжет этот треклятый костер, а подняться и помочь было недопустимо: если сейчас проявить излишнее сочувствие, это может развить у Харта страх, справиться с которым будет весьма и весьма непросто. Он должен распечатать его самостоятельно.
Колер не знал, сколько времени пролежал с закрытыми глазами, вслепую наблюдая за Киллианом. Однако когда послышалось характерное потрескивание дров в костре, повелитель сна Заретт, наконец, смилостивился над смертельно уставшим жрецом и увлек его в свой мир.
Проснулся Бенедикт самостоятельно, проспав чуть больше трех часов. Чувствовал он себя так, словно только что провел жестокий допрос и оставил в допросной комнате значительную часть собственного здоровья. Общее состояние было еще более плачевным, чем перед отходом ко сну. По-хорошему, не мешало бы хоть одну целую ночь — от заката до рассвета — провести в удобной постели и восстановить силы, как того требовал организм, но такой роскоши Бенедикт себе позволить не мог.
Зашевелившись на настиле, старший жрец заставил себя открыть, наконец, глаза, и, болезненно поморщившись от ломоты в пояснице и шее, потянулся.
Киллиан Харт сидел чуть поодаль от костра и зачарованно глядел на пламя. С досадой Бенедикт понял, что румянец на лицо юного жреца так и не вернулся, а во взгляде все еще мелькает затравленное выражение.
— Смена караула, — проскрипел Колер, с наслаждением размяв затекшую шею.
Киллиан вздрогнул, лишь теперь посмотрев на спутника. Бенедикт хмыкнул.
— Хороший же из тебя сторож, — саркастически заметил он, — раз ты даже моего шуршания на настиле не услышал.
— Просто задумался, — покачал головой молодой человек, поспешив перевести тему разговора. — А вам не рано просыпаться? Может, попробуете еще немного поспать?
— Поздно, — отмахнулся Колер. — Если уж поднялся, больше не усну, такая уж у меня натура. Так что давай меняться. Тебе, в конце концов, тоже нужен отдых, а то ты уже с открытыми глазами спишь.
Киллиан покачал головой, взгляд его остался рассеянным.
— Вовсе нет. На самом деле мне спать совсем не хочется.
— Чушь, — не согласился Колер, поднимаясь. — Давай-ка, отдыхай. Если хочешь, расценивай это как приказ старшего жреца.
Харт поднял на спутника хмурый взгляд. Бенедикт снисходительно улыбнулся.
— Серьезно, Киллиан, ложись спать. Поверь, это совершенно необходимо.
Молодой человек нехотя поднялся и, ссутулившись, прошагал к настилу с таким видом, словно готовился не ко сну, а к наказанию.
— И все же напрасно вы не урвали лишнюю пару часов, — буркнул он. — Я бы ведь действительно мог провести в карауле еще какое-то время. Хоть бы и до утра.
Молодой человек прилег на настил, подложив руку под голову, и прикрыл глаза.
— Если передумаете, просто скажите. Тут же поменяемся, — проговорил он. Бенедикт снисходительно улыбнулся: язык у Харта ворочался уже с трудом. Договорив, молодой человек глубоко вздохнул, и черты его лица начали расслабляться. Похоже, он погрузился в сон, стоило только принять горизонтальное положение.
Колер лишь покачал головой и придвинулся ближе к костру.
Ночная прохлада и тепло огня смешивались, странным образом принося с собой долгожданную бодрость. Бенедикт с наслаждением вдохнул ночной воздух, в котором витал запах прогорающих дров, и подивился собственному восприятию: казалось бы, еще после Ста Костров Анкорды один лишь намек на запах горящих дров должен был вызывать ужас, а он вызывал трепет. Колер невольно задумался, так ли мало правды в том, что о нем говорят по всей Арреде? Фанатик, убийца, палач — жестокий и неумолимый. Бенедикт никогда не считал себя таковым. Но ведь фактически таков он и есть…
А поначалу хоттмарский жрец тоже внутренне содрогался при виде каждой казни, бледнел, с трудом мог совладать с тошнотой, однако всегда заставлял себя смотреть.
Сто Костров потом еще долго посещали Колера в кошмарах. Крики, проклятья, предречения жестокой смерти — каждое из этих слов намертво отпечаталось в памяти Бенедикта. Он знал, что, если не все, то хотя бы часть этих выкриков воплотятся в жизнь. Палач и мучитель — пусть иногда и вынужденно — Колер не лелеял надежду дожить до глубокой старости и встретить смерть в теплой постели. Как говорят аггрефьеры, человек, который так близко общался со смертью, либо и сам скоропостижно уходит к Рорх, либо становится ее глашатаем. Пока Бенедикт был глашатаем богини смерти, однако когда он будет не в силах исполнять свое предназначение, Жнец Душ явится за ним и заберет для последнего отчета перед богами. И суд, подозревал Колер, будет справедливо жестоким.
О возможности переродиться для своей души старший жрец не думал: его мало волновало то, что находится за гранью этого мира. Где-то глубоко в сознании он был убежден, что после смерти ему обеспечено лишь забвение, не более. Он сам избрал такую судьбу, решив возложить на себя миссию по истреблению демонов-кукольников, и ни о чем не жалел — то был осознанный выбор.
«Интересно, а о чем думал Харт, когда поступал на службу?» — задался вопросом Бенедикт, невольно посмотрев на напрягшееся во сне лицо молодого человека, чья рука, сжатая в кулак, ухватилась за настил. На лбу блестела испарина.
Не отрывая взгляда от спутника, Бенедикт принялся рассуждать, каково пришлось Киллиану — обожженному, лишившемуся разом всей своей семьи и дома, столкнувшемуся лицом к лицу с двумя иными — отправиться в головное отделение Культа, где старший жрец с пристрастием расспрашивал его о случившемся, требуя выдать все подробности.
Колер помнил собственную беседу со старшим жрецом Крона. Помнил, как старался сохранить голос ровным, а лицо невозмутимым, говоря о порабощении Адланны. Слушатели в составе старшего жреца и его двух приближенных тогда полагали, что пришедшего к ним новичка переполняет ненависть, но на деле это было совсем не так. На деле Бенедикта не переполняло ничего. Было лишь опустошение и необходимость снова и снова переживать в памяти тот вечер, когда Адланна ушла с данталли. Не было боли потери, не было сожаления, не было злости — лишь выжигающее само естество осознание, что за существо завладело душой супруги. А еще был вопрос: сколько людей оказалось в том же положении, сколько людей потеряло близких, потому что какой-нибудь данталли решил развлечься? Некоторые разделили судьбу Бенедикта, отправившись в Культ, но ведь это сделали не все. Не у каждого хватало на это сил, и именно таких людей нужно было оградить от напасти. Защитить, чтобы никому больше не пришлось переживать нечто подобное…
