В любимом кресле хозяйки дома сидела Медеан, вернее — развалилась Медеан. В комнате было ужасно холодно. Длинные лучи заходящего солнца окрашивали снег за окном в багрец и пурпур. Ветер беспрепятственно гулял по комнате, а темневшая в углу печка не подавала признаков жизни.
— Калами? — вяло шевельнулась императрица. — Нет, это просто сон.
Но Калами уже позабыл про нее. Он склонился над клеткой, что стояла у окна. Это не могла быть Жар-птица… В клетке свернулась клубочком обычная бледная пичужка, взъерошившая свои перышки, чтобы хоть немного согреться. Она уставилась на него мутными голубыми глазами и вытянула клюв, обнажив розовое горло. Она была похожа не на могущественную бессмертную силу, а скорее на неоперившегося птенца. Птичка защелкала клювом, но из ее горла не вылетело ни звука. Калами протянул руку и осторожно коснулся прутьев клетки: они были так же холодны, как нетопленая печь, как ветер, что носился по комнате.
Калами догадался, что замыслила Медеан. Здесь, вдали от огня и волшебства, холод и безжалостная зима погубят Жар-птицу. Медеан поняла, что скоро умрет, а ее смерть освободила бы птицу, точно также как ее живая кровь все эти годы удерживала Феникса в клетке. Обрекая себя и свою пленницу на общую смерть в этой глуши, Медеан надеялась уберечь Изавальту от неминуемой мести огненного создания.
— Так вот значит как… Ты все же решилась принести себя в жертву, достойную потомков Вышемиры. Ты предпочла умереть и уничтожить Жар-птицу, только бы не делиться со мной своими тайнами!
Калами произнес это вслух, не смущаясь тем, что Медеан его слышит. Он зашел слишком далеко, чтобы беспокоиться о том, знает ли она его истинные мысли.
Калами взялся за дело. Для начала он закрыл дверь. Замок был сломан, поэтому дверь пришлось просто поплотнее прикрыть. Затем он поднялся на второй этаж и достал из платяного шкафа все одеяла, которые там нашел. Медеан даже не шелохнулась, когда он уложил ее на жесткую кушетку и накрыл одеялами ее заледеневшее тело. Слуги Бриджит оставили возле печи внушительный запас дров. За время, проведенное здесь, Калами много раз видел, как Бриджит разжигает очаг, так что мог с легкостью сделать то же самое. С другой стороны, если огонь, эта родственная Жар-птице стихия, окажется близко, это придаст ей сил. А чем слабее птица, тем более покладистой она будет, когда он покончит с Медеан.
— Ты можешь говорить? — спросил Калами Жар-птицу.
Птица не подала виду, что услышала его. Она только сильнее вжалась в прутья клетки, отодвинувшись как можно дальше от окна.
Калами почувствовал себя глупо, словно пытался разговаривать с обычной лесной пташкой. Однако это ощущение быстро прошло. Ничего, скоро он заставит ее заговорить.
Оставалось еще одно дело. Калами предполагал, что может сюда вернуться. Правда, он думал, что вернется вместе с Бриджит. Но это не меняет дела. Меры предосторожности, которые он принял, сгодятся и для Медеан.
Осенью, во время одной из своих прогулок по дому, Калами обнаружил в подвале несколько мотков веревки, аккуратно развешанных на крючках. Перед отъездом он повесил рядом еще один моток, надеясь, что там его не заметят. Слуга-недоумок сам принес ему эту веревку вместе со снастями, и на глазах у ничего не подозревавшей Бриджит Калами вплел в нее волосы из ее гребешка и свою кровь. Бриджит поверила, что это просто очередная снасть, нуждающаяся в починке перед отплытием в Изавальту. Скрученная из пеньки, белой шелковой нити и волшебства, эта веревка годилась для самых разных целей. Теперь Калами извлек ее из темного подвала и, держа в обеих руках, подошел к Медеан.
Она все еще не вышла из оцепенения, но к лицу уже прилила кровь, и стало заметно, как поднимается и опускается под ворохом одеял ее грудь. Скоро она очнется. Конечно, проще всего было бы оставить ее в этом холоде насовсем. Но если Медеан будет чересчур слаба, она может умереть, прежде чем он получит от нее то, что ему нужно, а этого Калами не мог допустить.
Зажав в одной руке нож, другой он откинул одеяла. Медеан шевельнулась и застонала, но быстро затихла вновь. Калами принялся методично кромсать ножом ее одежду: мантию, корсаж, рукава, сорочки, юбки, нижние юбки, белье — до тех пор пока Медеан не осталась лежать обнаженной на подстилке из императорских тряпок. Если на ее одежде и были какие-то защитные заклинания, то теперь они исчезли, улетели в глухую зиму, и их не вернуть. Калами скривился от отвращения при виде нагого старческого тела. Вспомнив великолепные формы Лисицы, он поспешил снова прикрыть Медеан одеялом.
Затем Калами пододвинул к кушетке скамеечку для ног, сел на нее и постарался внутренне приготовиться к той страшной тяжести, которая всегда наваливалась на него, когда он колдовал в этом мире. Он пропустил веревку между пальцев, поцеловал, подышал на нее и открыл свою душу.
В синем-синем море
Есть остров, где на взгорье…
— бормотал он, обвязывая один конец веревки вокруг шеи Медеан. Он проверил, не слишком ли плотно завязан узел. Не хватало только удушить ее. Рано еще.
Древо древнее стоит,
А на нем орел сидит…
Воздух в комнате обступал его плотной стеной. Он все сгущался и холодел, пока Калами не стало казаться, что он вдыхает в легкие ледяной туман. Жар-птица тревожно пискнула, почувствовав, что в воздухе появилась одна из двух жизненно важных для нее стихий.
У орла того два глаза,
Хоть и зрение одно…
Веревка стала тяжелой, пальцы — толстыми и неуклюжими. Когда Калами взялся за свое запястье, руки его дрожали.
Так и я с тобою связан.
Врозь нам жизни не дано!
Веревка налилась свинцовой тяжестью, холод стал невыносимым. Ныло все тело, легким не хватало воздуха, в ушах звенело от напряжения. Калами поднял руку и дважды обернул веревку вокруг запястья.
Вместе верить, вместе знать,
Слышать, видеть, понимать!
С этими словами Калами упал на кушетку, растянувшись поперек императрицы, словно усталый любовник.
И вместе они увидели сон.
Калами, как и ожидал, был Аваназием, а Медеан была юной красавицей, на которую только что свалилось бремя власти, омрачив ее лицо тревогой, но еще не лишив ее света разума. Они стояли рядом на склоне холма в золотисто-красном свете уходящего дня. Глаза Медеан были закрыты, и она слегка покачивалась, ибо душа ее была в таком же бессознательном состоянии, как и тело на кушетке.
Калами поднял руку и коснулся ее глаз.
— Проснись, Медеан. Ты спала.
Медеан сонно заморгала, встряхнулась, подняла глаза и увидела того, кого давно мечтала увидеть.
— Аваназий! — Она, как ребенок, повисла в его объятиях, словно никогда и не слышала о приличиях и этикете.
