Розу он подарил своей дочери, когда она вышла замуж.
Но записку хранил всю жизнь.
Криспин чувствовал, что последние дни в Городе будут трудными, но не до конца понимал, насколько. Во-первых, после того как он спустился из-под купола во второй раз, поздно ночью, вернувшись с императорской свадьбы во дворце, чтобы при свете фонарей закончить изображение дочерей, которое будет уничтожено почти сразу же, как только застынет раствор, Криспин очень редко бывал совершенно трезвым.
Ему не нравился собственный нынешний образ человека, который пьет, чтобы заглушить боль, но с этим он тоже ничего не мог поделать.
Одним из самых тяжелых испытаний стало возмущение других людей. Оно окружало его со всех сторон. Человеку, любящему уединение, это выдержать трудно. Полные благих намерений, горячо протестующие друзья (у него их оказалось больше, чем он думал, ведь он никогда их не считал) поносили нового императора и угощали его вином у себя дома и в тавернах. Или поздно ночью на кухне лагеря Синих, где Струмос Аморийский весьма красноречиво высказывался по поводу варварства и его присутствия в цивилизованном городе.
Криспин отправился туда навестить Скортия, но возничий спал, приняв лекарство, и он в конце концов очутился на кухне, где его накормили, несмотря на поздний час. В следующий раз он зашел в лагерь только перед самым отплытием. В этот раз Скортий тоже спал. Он недолго поболтал с бассанидским лекарем, тем самым, имя и адрес которого дал ему Зотик, когда этого человека еще даже не было в Сарантии. Он и не пытался разобраться в этом: просто есть на свете вещи, которых ему никогда не понять, и не все они имеют отношение к постулатам святой веры.
В конце концов ему удалось увидеться и попрощаться со Скортием позже в тот же вечер. В комнате у возничего толпилось полно народа, что, по-видимому, было делом обычным. Поэтому прощание получилось поверхностным, но так даже легче.
Он обнаружил, что слишком горячее сочувствие других людей утомляет и унижает его. Здесь погибли люди. Люди все время погибают. Криспин лишился заказа, его работу признали неудовлетворительной. Это бывает.
Он старался заставить себя смотреть на все с этой точки зрения, по крайней мере рекомендовал другим видеть все в таком свете. Но у него ничего не получилось.
Ширин, когда он пришел к ней и изложил все это, назвала его бездушным (он не стал острить по поводу ее подбора слов, сейчас это было неуместно) и наглым лжецом, а потом выбежала из собственной гостиной со слезами на щеках. Птица Данис, висящая у нее на шее, уже из коридора неслышно заявила, что он глупец, недостойный собственного дара. И вообще любых даров.
Интересно, что бы это значило?
Ширин даже не вернулась, чтобы выпустить его. Одна из служанок проводила Криспина к выходу и закрыла за ним дверь.
Артибас, угощая его на следующий день хорошим кандарийским вином, в должной мере разбавленным, с оливками, свежим хлебом и оливковым маслом, среагировал совсем иначе.
— Прекрати! — закричал он, когда Криспин пытался дать то же самое объяснение, что заказ может закончиться или от него могут отказаться. — Мне за тебя стыдно!
Криспин послушно замолчал и опустил взгляд на темное вино в своей чаше.
— Ты сам не веришь в то, что говоришь. Ты говоришь это только для того, чтобы утешить меня. — Волосы маленького архитектора стояли дыбом, придавая ему вид человека, которого только что поверг в ужас демон.
— Не совсем, — ответил Криспин. Он вспомнил, как Валерий приглаживал эти волосы в ту ночь, когда повел Криспина посмотреть на купол, который он ему дарил.
«Недостоин любых даров». Он вздохнул:
— Не только тебя. Я пытаюсь заставить себя… найти способ…
Никуда не годится. Как можно произнести это вслух и сохранить гордость?
Потому что они глубоко правы, все они. Он действительно лжет или пытается лгать. Иногда необходимо в чем-то слукавить, даже перед самим собой, чтобы… выдержать. Конечно, художники теряют заказы. Сплошь и рядом. Заказчики не дают денег на продолжение работы, меняют жен и свои планы, уезжают за границу. Или даже умирают, а их сыновья или вдовы имеют другие взгляды на то, что нужно сделать на потолке семейной столовой или на стенах спальни в загородном поместье.
Это правда, все, что он об этом говорил, было правдой, и все же он лгал в душе.
Его пьянство, начинавшееся с утра, каждое утро, само по себе служило доказательством, если задуматься. Он не хотел об этом думать. Он посмотрел на чашу, налитую ему Артибасом, залпом опустошил ее и снова протянул за вином.
То, что случилось, — это смерть. Душа готова плакать.
— Ты никогда снова не войдешь туда, правда? — спросил его маленький архитектор.
Криспин покачал головой.
— Это все осталось в тебе? Все целиком? Криспин кивнул.
— И во мне тоже, — сказал Артибас.
Император со своей армией отправился на север, к Евбулу, но корабли под началом стратига военного флота все-таки вышли в море. Леонт, теперь Валерий Третий, был не тем человеком, который позволит уже собранным силам простаивать зря. Так не поступит ни один хороший командующий. Корабли, груженные провизией, осадными машинами и оружием, предназначенными для войны на западе, отправились на восток по Калхасскому морю, а затем на север. Через самые дальние проливы они подошли к Мирбору и решительно бросили якорь на территории Бассании. На борту находилось достаточно солдат, чтобы произвести высадку и оборонять плацдарм.
Высадившаяся армия — те войска, которые собирались плыть в Батиару, — была более многочисленной, чем те силы, которые Ширван отправил на север. Это была армия, созданная для давно запланированного вторжения, и теперь император намеревался использовать ее по назначению, но в другом направлении.
Бассаниды нарушили мир. Ошибка, порожденная желанием помешать вторжению на западе и пониманием — достаточно точным — стремлений и планов Валерия Второго.
Валерий Второй мертв.
Последствия этой ошибки в расчетах пришлось расхлебывать самим бассанидам.
Воина Карулла, некогда служившего в Четвертом саврадийском легионе, потом очень недолго во Втором кализийском, а недавно переведенного в личную гвардию верховного стратига, не было ни в одной из этих армий: ни среди тех, кто скакал верхом или шагал пешим, ни среди тех, кто плыл по морю.
Его это очень огорчало. До крайности.
Новый император сохранял твердое убеждение, которое почти стало частью его всем известного благочестия, по поводу отправки недавно женившихся воинов на поля сражений, если имелись другие возможности и был выбор. А в армии таких размеров всегда есть выбор.
