— Мы не можем этого сделать, — сказал он. — Нам нужно возвращаться. Мне очень жаль…
Он жалел о многом, когда долгий летний день наконец погрузился в темноту, а они снова повернули на запад, оставив позади пожары.
Большая часть ночи ушла на то, чтобы добраться до гостиницы на Имперском тракте. Той самой, где он проснулся весенним утром и обнаружил, что Сун ранена и схвачена солдатами, а Вэнь Цзянь ждет, чтобы отвезти его в Ма-вай.
Так как они ехали верхом, даже на усталых конях и в стороне от главных дорог, в конце концов они обогнали измученный авангард беженцев из Синаня и спустились к тракту. Он лежал перед ними под лунным светом, безмятежный и прекрасный.
Каньлиньские воины из святилища, шестьдесят человек, уже ждали, как и было обещано, когда они добрались до гостиницы. Тайцзу спит, доложили они.
Тай велел увести Динлала, напоить его, накормить и обтереть досуха. Они все нуждались в отдыхе, он это понимал, но не мог уснуть. Он смертельно устал и пал духом.
Вэй Сун и Люй Чэнь ушли вместе с другими каньлиньскими воинами. Тай подумал о том, не попросить ли ее остаться с ним? Он видел, в каком отчаянии женщина-воин, но не чувствовал в себе сил утешить ее. Ей будет лучше с другими воинами, подумал он.
А может, и нет. Он не знал. Сегодня ночью он не слишком ясно мыслил. Ма-вай, то, что там произошло. И Синань в огне, а Весенняя Капель — в его стенах. Или, может быть, застряла среди десятков тысяч людей на какой-то из дорог… Он не знал этого.
Он прошел через вестибюль гостиницы. Увидел испуганных людей, стоящих там, не знающих, что сказать или что подумать. Он прошел через него насквозь во внутренний двор, в сад.
Цянь, вышедший немного позже, нашел его там. Тай сидел на скамье под тутовым деревом. Поэт принес вино и две чашки. Он сел и налил им, и Тай опустошил свою чашку, а потом протянул снова. Цянь наполнил чашку во второй раз, и Тай выпил ее тоже.
Присутствие поэта успокаивало, утешало. Почему-то ему казалось невозможным искать утешения в чем бы то ни было сегодня ночью. В дружбе, в свете звезд. В ночном ветерке…
Цянь сказал:
— Тебе надо отдохнуть.
— Я знаю.
— Ты уедешь утром?
— До восхода солнца. Мы должны опередить тех, кто бежит из города. — Тай посмотрел на поэта, на тень рядом с собой. Листья над головой закрывали лунный свет. — Ты едешь с нами?
Короткое молчание. Затем Цянь покачал головой:
— Возможно, это самонадеянность и заблуждение с моей стороны, но я считаю, что могу принести больше пользы рядом с императором. С отцом-императором.
— Тайцзу не сможет угнаться за нами.
— Конечно, не сможет. Но он будет горевать, а при нем только этот глупец-алхимик и солдаты. Ему предстоит долгий путь, а дороги трудны. Небесный путь теперь изогнулся, подобно луку. Возможно, старый поэт сумеет помочь.
— Ты не старый.
— Сегодня ночью я стар…
В саду воцарилась тишина, а потом Тай услышал, как Цянь опять заговорил, делая ему подарок:
Наши души вдвоем воспарили за девять небес,
Но теперь разлетятся, как звезды перед дождем.
За холмами и реками вижу, как гаснет дракон.
Ты к далекой границе должен свой путь совершить.
Но быть может, когда-нибудь ты возвратишься домой,
И последний мост над рекою Вай перейдешь.
Тай некоторое время молчал. Он был тронут и очень устал. Вино, слова, тишина…
— Я увижу тебя снова?
— Если позволит небо. Я буду надеяться. Мы выпьем доброго вина в другом саду, слушая музыку пипы.
Тай вздохнул:
— Я буду надеяться. Где… где ты будешь?
— Не знаю. А где будешь ты, Шэнь Тай?
— Не знаю…
Е Лао, бывший помощник управляющего Возлюбленной Спутницы Вэнь Цзянь, теперь был главным управляющим хозяйством высокочтимого и прославленного господина Шэнь Тая (сына знаменитого генерала). Это означало, конечно, что на его плечах лежал груз официальной ответственности за довольно значительных размеров усадьбу господина Шэня в Синане в крайне неспокойное время. Управляющие хозяйством, все без исключения, предпочитали стабильность.
Е Лао никогда не доводилось жить во время крупного восстания или появления разъяренных солдат в его городе или в известном ему дворце. О таких вещах слышишь легенды, но переживать их тебе не приходится, — если на то будет милость богов на девяти небесах.
Конечно, боги не всегда милостивы.
Хорошо справляясь со своей работой и гордясь этим, Лао отказывался позволить себе неподобающий страх или суету (и определенно не позволял слугам заметить у себя хотя бы намек на нечто подобное) до тех пор, пока армию Ань Ли не увидели у восточных ворот города. Это случилось через семь дней после бегства императора с горсткой придворных.
В тот момент, когда мятежные солдаты хлынули в Синань и до усадьбы господина Шэня дошли слухи об их шокирующем поведении, Е Лао ощутил легкое беспокойство. «В городе были шакалы, — процитировал кто-то, — в дикой природе — драконы».
Разумеется, Синань открыл ворота перед Рошанем: только глупцы станут закрывать городские ворота, когда нет солдат для их обороны. Но такая любезность никак не помешала разгулу насилия.
Как обычно, когда солдаты входят в цивилизованный город, ожидали пьянства, разрушений, грабежей, даже убийств, хоть в этом и не было необходимости.
Несомненно, разумно было спрятать женщин подальше и надеяться, что бедные девушки из кварталов удовольствий справятся со своей задачей и умиротворят пьяную армию.
Примерно полмиллиона жителей Синаня, если распространяемые отчеты были точными, предпочли бежать до прихода мятежников. Они потекли из города во все стороны, в спешке давя друг друга. Некоторые даже направились на восток, прямо навстречу приближающейся буре, — вероятно, в свои деревенские дома и к родным, надеясь обойти с севера и с юга наступающую армию и вернуться к своим крестьянским корням.
Большинство беглецов двигались на запад и на юг. Некоторые, по сообщениям, пробирались на север, когда прошел слух о том, что новый император Шиньцзу (это было трудно осознать — новый император!) собирает там войска Девятой династии.
По мнению Е Лао, большинство пустившихся в бегство людей совершали ошибку.
Если у них не было в деревне родни и места для жизни, настоящего дома, то за стенами Синаня им грозила голодная смерть. Действительно, когда так много людей снимается с места, трудно представить себе, как их всех можно приютить и накормить, даже если их ждут родственники.
