— Да, — подтвердил я. — Мистер Джозеф Барентон, художник.
В глазах юноши промелькнуло озарение.
— А, Джо-наив! Первый дом справа от перекрестка и направо, вы увидите, обшарпанный такой. В мезонине.
— Благодарю! — обрадовался я (признаться, я уже не чаял добиться от него внятного ответа). Примета, конечно, та еще — здесь все дома обшарпанные, но хоть дорогу объяснил, и на том спасибо!
— Только его давно не видать, — закончил юноша меланхолично.
— А куда он подевался, не знаете? — живо заинтересовался я. Ниточки в этом деле так и норовили оборваться прямо в моих руках.
— Откуда мне знать? — пожал он плечами. — Хотите, у Питера спросите, они вместе квартиру снимали.
— Благодарю! — повторил я, но он уже отвернулся, потеряв ко мне всякий интерес, и снова принялся влюбленно рассматривать небеса…
Мезонин оказался сильно обветшалым. Зимой в нем наверняка сквозило так, что художнику приходилось работать в пальто. Но света, должно быть, достаточно: окна были большими. Хотя, с другой стороны, настолько грязными, что неизвестно, сколько редких в наших краях солнечных лучей могло преодолеть эти многолетние напластования сажи и пыли.
На стук мой никто не отозвался, хотя из открытого окна доносился гул голосов, а дверь была не только не заперта, а даже не притворена толком.
Джентльмену не пристало входить в чужой дом без разрешения, однако, если уж я сегодня выступаю в роли сыщика, можно поступиться правилами приличия.
Двери на первых двух этажах были заколочены, зато третий оказался не просто обитаем, а битком набит людьми. Разновозрастная публика толпилась вокруг импровизированной сцены, на которой сидел на стуле задом наперед импозантный господин с необыкновенно яркими голубыми глазами и львиной гривой темных волос. Означенного господина несколько портили черные волосы, пучками торчащие из ноздрей, однако этот недостаток с лихвой искупался глубоким звучным голосом.
Тихонько пробравшись в комнату, я остановился в уголке, решив послушать.
— Нам, художникам, Богом дана способность проникать в самую суть вещей, отображать на полотне человеческое естество таким, каково оно есть! Крики невежд о приличиях — это притворство толпы, людского стада, которое приводит в ужас сама мысль, что кто-то увидит его без вычурных одежд.
Он на мгновение замолчал, обвел взглядом зачарованно внимающую ему толпу, и продолжил с усмешкой:
— Я призываю вас работать! Писать то, что чувствуете, без ложной стыдливости, без флера морали. Писать натурщиц, а не выдуманные образы, выливать на полотно все то искреннее, настоящее, что вы чувствуете при виде прекрасного женского тела.
Кое-кто из присутствующих покраснел, прилично одетый мужчина рядом со мной хмыкнул.
— Да! — повысил голос оратор. — Мы должны вернуться к истокам! К тому наивному свету, к жизни, которая лилась со старых полотен эпохи Возрождения! Нет греха в том, чтобы упиваться жизненными удовольствиями! Не прочувствовав искушение, не насладившись им в полной мере, мы можем писать только пресные портреты, угодные ханжам, уподобляясь ремесленникам. Наслаждение — вот путь истинного художника!
В следующий миг я едва не оглох от грома аплодисментов. Кажется, кто-то даже кричал «браво!». Господин на сцене величественно поднялся и раскланялся, прижимая руку к груди.
Мне пришлось подождать, пока собравшиеся вдоволь не наговорятся и не разойдутся, кто по одному, кто группками, бурно обсуждая эту любопытную лекцию. Помнится, мне доводилось слышать о чем-то подобном, и было интересно посмотреть на художников-наив, как они себя называли, так сказать, в естественной среде обитания. Если честно, впечатляло…
Наконец мы остались один на один с львиногривым господином. Очевидно, это был хозяин квартиры-студии. Он вперил в меня немигающий взгляд и вдруг двумя громадными шагами покрыл разделяющее нас расстояние.
— Какой типаж! — взревел он прежде, чем я успел сказать хоть слово, и схватил меня за плечи. Я обеспокоился — руки у него были не слишком чистыми, а пальто у меня — светлым. — О, какой типаж! Мистер, не желаете попозировать?
— Н-нет, благодарю, — решительно отказался я. — Я по другому вопросу.
— Желаете сделать заказ? — чуть умерил силу голоса художник.
— Нет-нет, речь не об этом, мистер… э-э-э…
— Просто Питер! — отмахнулся он и чуть отступил, разглядывая меня с восторгом ребенка. Я заподозрил, что скоро моя разноглазая физиономия может появиться на холсте, а мне этого вовсе не хотелось. — А вы?..
— Сирил, — зачем-то назвался я именем кузена. Наверно, просто хотел отомстить ему за все неприятности, которые он мне доставлял.
— Итак, Сирил, с чем пожаловали?
— Видите ли… — заговорил я, смущаясь. — Когда-то в детстве меня пытались обучить живописи, но из этого ничего не вышло. Теперь-то я понимаю, в чем дело: уже тогда моя натура стремилась к свободе, к самовыражению, а меня заставляли рисовать гипсовые кубы и унылейшие натюрморты! И вот я узнаю о направлении «наив»… Я перечел все, что сумел найти, а ваша сегодняшняя лекция просто перевернула… все мои представления о живописи!
— Ни слова больше! — воскликнул Питер и хлопнул меня по спине. Я с тревогой подумал, не отбил ли он мне легкие. — Я понял! Вы один из нас! Я сразу подумал, когда вас увидел: «О-о, этот парень свой, хоть и выглядит как лондонский денди!»
— Я очень… словом… я боюсь, в моем возрасте уже поздно что-либо менять, — печально вздохнул я. — Вот если бы кто-то согласился поработать со мной, поставить, так сказать, руку… ну, разумеется, потраченное время будет вознаграждено со всей возможной щедростью!
— Вы явились по адресу! — заявил Питер, и глаза его вспыхнули. Ну еще бы, на материалы, плату за жилье, на наем натурщиц, а еще на гулянки, должно быть, уходит прорва денег, а вряд ли ученики выстраиваются в очередь к этому домишке! Особенно денежные ученики. — Сирил, друг мой, вы даже не представляете, как вам повезло! Вы, должно быть, вообще везунчик, а?
И он игриво ткнул меня пальцем под ребра.
— Н-ну… возможно, — осторожно сказал я. — То есть вы хотите сказать, что не откажетесь позаниматься со мною?
— Ну разумеется! — взревел он. Кажется, говорить тихо он не умел вовсе. — В искусстве, милый Сирил, важна не только техника, что бы там ни говорили академисты! Куда важнее состояние духа! Внутренняя раскрепощенность! Вот с чем вам придется поработать в первую очередь — я ведь вижу, как вы зажаты! Зажаты, а?
— Есть немного, — согласился я.
— Во-от! — воздел он толстый палец. — Ну да ничего, это быстро проходит… Прямо сейчас и начнем!
